Самвэл
Шрифт:
Он сделал было несколько шагов вперед, но ужаснулся своей смелости и вернулся назад. Как нарушить его забвение, как прервать его сон, который так редко посещает узников? Он не отрывал глаз от царя. Тот время от времени тяжело стонал, иногда же слышался короткий презрительный смех — видно, очень разные сны посещали его. Царь лежал на боку, подложив правую руку под голову, лицом к вошедшему. До чего же он изменился! Вошедшего охватил ужас. Как приблизиться? А вдруг в приливе ярости, вызванной каким-нибудь сном, царь вскочит и, увидев в своей темнице нежданного гостя, растопчет дерзкого ногами?
Вошедший был худощав, невысок, лицо его было совершенно лишено
— Васак! — раздался голос узника. — Построй скорее мои храбрые полки... Вперед, на страну персов... Воздадим Шапуху за его наглость!
Царь говорил во сне со своим верным спарапетом.
Слезы снова затуманили взор главного евнуха.
Царь резким движением выпростал правую руку и, угрожающе взмахнув ею, зарычал:
— Я сожгу тебя заживо в пламени твоей столицы, вероломный Шапух!
Левая рука, скованная с правой одной цепью, потянула ее к себе, и обе руки, лязгнув оковами, упали ему на грудь... Он на мгновение очнулся, открыл глаза и снова смежил их. Тут главный евнух осмелился подойти поближе и, остановившись в одном шаге от царя, позвал:
— Государь!
Тот не просыпался.
— Государь! — повторил он.
Царь поднял голову и мутными со сна глазами взглянул на стоявшего перед ним человека.
— Наглец! Хоть ночью оставь меня в покое.
Он думал, что это тюремщик.
— Государь, узнай же своего слугу... — со слезами в голосе взмолился евнух.
— Моего слугу?.. — повторил царь с горьким смехом. — Где твоя совесть! Сколько времени ты был моим палачом, а теперь вдруг стал слугою?
Посетитель, не в силах более сдерживать свои чувства, кинулся на колени, обнял ноги своего государя и вскричал, обливая кандалы горючими слезами:
— Государь, очнись, взгляни на меня! Я же твой слуга... твой раб... твой верный Драстамат.
— Драстамат?! — воскликнул, оттолкнув его, царь. — Кто из богов возвратил бы мне Драстамата, отважного и верного моего слугу... Прочь от меня, ночное видение, прочь! Я потерял сподвижников... Бог покарал меня — я их никогда не увижу.
— Один из них ждет твоих повелений, государь.
Несчастному узнику казалось, что все, что он видит и слышит, — всего лишь продолжение его сновидения. Только теперь он вгляделся в своего посетителя и спросил, пораженный:
— Кто это?
— Твой слуга Драстамат, государь.
Ошеломленный царь вскочил и бросился к нему.
— Драстамат! Откуда ты? Как тебя пустили сюда?! Боже, какое счастье! Подойди же, Драстамат, подойди, дай обнять тебя!
Главный евнух снова опустился на колени и припал к стопам царя. Тот поднял его своей мощною дланью.
— Эти поцелуи не облегчат моих цепей, дорогой Драстамат. Расскажи лучше, откуда ты, как сюда попал, что делается на свете.
В волнении он сделал несколько шагов по темнице, потом присел па солому. Главный евнух остался стоять, охваченный сомнениями
— Что же ты молчишь, Драстамат? — спросил узник, заметив его нерешительность. — Ты думаешь, Аршак столь слаб сердцем, что не выдержит новых ударов? Я и без тебя о многом догадываюсь... Из этого каменного мешка я каждую минуту, каждую секунду вижу, что делается там, в моей Армении. Но скажи, как тебе позволили войти сюда? Это меня поражает.
Главный евнух начал рассказывать. Разлученный со своим государем, он остался с армянской конницей, персы задержали Тизбоне. Вскоре Шапух отправился в поход на кушанов и дошел до их столицы. В составе его войска была и прославленная армянская конница, а с нею и Драстамат. Тамошний царь, тоже Аршакид, вышел со своими силами навстречу Шапуху, и началась кровавая битва. Персы были разбиты, и Шапух пытался спастись бегством, но это ему не удалось: отряд кушанов окружил персидского царя и взял его в плен. Однако Драстамат во главе армянской конницы ударил на кушанов и отбил Шапуха. Вернувшись в Тизбон, царь царей созвал диван, всенародно осыпал укорами своих военачальников и с горечью поставил им в пример отвагу армян.
— Потом, государь, Шапух обратился ко мне и сказал: «О Драстамат! Тебе я обязан жизнью, ты спас меня от позорного плена. Проси же любую награду: славу, почести, власть, богатство. Клянусь священной памятью своих предков: что бы ты ни попросил — получишь». Но я не попросил ни богатства, ни славы, государь. Я попросил, чтобы мне дали право попасть в крепость Ануш и повидать моего государя.
— И тебе позволили?
— Да, государь. Шапух и думать не мог, что я попрошу об этом. Когда я высказал свое желание, он сделал жест, выражающий высшую досаду, и, сожалея о своей клятве, сказал: «Невозможного ты просишь, Драстамат. Законы Персии запрещают не только посещать узников крепости Ануш, но даже упоминать о них. Проси чего-нибудь другого. Мои сокровищницы полны золота и каменьев, сонмы народов и племен покорны моей власти. Проси любую из покоренных стран — ты ее получишь». Я и второй раз попросил того же. Он дал клятву при всех и не мог не исполнить ее.
По мрачному лицу узника скользнула горькая усмешка.
— Давно ли он стал держать свои клятвы? Мне он тоже клялся... тоже многое обещал... и в конце концов обманул. Царским перстнем оттиснул он на соли царский знак вепря и прислал мне, а это — самая священная клятва по законам персидских царей. Пригласил меня к себе, чтобы заключить договор о мире и сердечной дружбе и с миром отправить обратно в мою страну. А вместо этого — вот куда отправил!
Голос его пресекся от волнения. После минутного молчания царь заговорил снова.
— Честь и слава твоей самоотверженной преданности, Драстамат! Ты всегда хранил верность своему царю, и твое теперешнее деяние достойно венчает в моих глазах все те жертвы, которыми ты так много раз подтверждал величие своей души. Хвала и благодарение Всевышнему! Теперь только я поверил, что он не совсем еще отвернулся от меня. Я жаждал увидеть человека из моей страны — и Бог послал мне его!
Драстамату доставили глубокое удовлетворение слова его государя. Он сказал далее, что прибыл в крепость с указом персидского царя, который дает ему право поместить своего государя в условия, подобающие особе царского рода, всячески облегчить его положение и всячески утешить в его горестях.