Савва Морозов: Смерть во спасение
Шрифт:
— Как не сообразить! Но для театра-то все-таки найди.
— Найду, не беспокойся. А пока. заткни мне уши каким-нибудь ружейным пыжом!
Ружья висели на стене, но ведь под горячую руку они и стрелять, чего доброго, начнут.
Нет, просто натянул на голову плед, хотя и без того было жарко. Надо раннее утро как-то скоротать. По делам скакать что-то не хотелось.
Но разве тут заснешь? Внизу продолжалось неурочное бешенство. Барон Рейнбот, не имевший никакого голоса, тянул бесконечный романс:
Не искушай меня без нужды!..
Савва, дремавший под пледом прямо в сюртуке, вскочил и ошалело сбежал по лестнице.
Он даже не заметил, что среди гостей
— Спать! Порядочные люди не дерут глотку в чужих гостиных!
У Зинаиды Григорьевны от возмущения отвисла челюсть, она не могла ничего сказать, только:
— Что же это такое. Что же?..
Барон Рейнбот уже досказал:
— Плебейское хамство! Дуэль?.. Да разве я с каким-то купчиком буду стреляться?
— Зато купчик — будет! — выхватил Савва из внутреннего кармана браунинг. — Как распоследнего маразматика!..
На руке у него повис сбежавший следом Горький. Рука у нижегородца была тяжелая, костистая. Он почти силком уволок его наверх.
— Ну, Тимофеич! Жди беды. Он ведь все-таки генерал свиты.
— Генерал юбки! Ненавижу.
— Ну-у. Не скатились ли мы до ревности?
— Какая ревность, Максимыч? Все давно истлело, как гнилое полешко.
— Так брось его в камин. мысленно, мысленно только!
— Слишком много вони будет. Все равно они с великим князем добром не кончат.
Он почувствовал, что увязает в словах и недомолвках.
— Э, не будем об этом! Судьбы пишутся на небесах.
— Заграничных?
— Может, и заграничных, — вспомнил он совсем нешуточную угрозу Бориса Савинкова. — Только не пером этого трусливого адвокашки.
Горький покачал головой и нервно заокал:
— Опекаешь Красина, Баумана, даже малознакомого тебе Бабушкина, а ведь они из самого ближайшего окружения Ленина! Как все это совместить?
— Не знаю. Отстань!
Они еще посидели перед камином, хотя было уже позднее утро, и несколько раз прибегала снизу горничная:
— Савва Тимофеевич, у Зинаиды Григорьевны истерика!
— Отстань! — Ина нее прикрикнул. — У баб всегда истерики.
Кажется, нижегородец не одобрил его душевной суматохи.
— На посошок, да я уеду в Питер. Не то мы натворим тут с тобой делов.
Никогда они так сухо и неприкаянно не расставались.
Глава 3. Кровавый январь
Новый, 1905–й год Савва Тимофеевич Морозов встречал в Петербурге. Так уж получилось, что ему делать в Москве, дай в Орехове, было вроде как нечего. Поставить на голосование его председательство в правлении Никольских мануфактур матушка Мария Федоровна пока не решилась — пока, до какого-то своего тайного срока, — ной воли ему уже не было. Молчаливо было условлено, что фабриками управляют сами директора, а директор-исполнитель всего правления… он как бы хозяин только своего кабинета. Хочешь, кури беспрерывно, хочешь, газетки почитывай, даже и запретную «Искру». Все, что надо, власти обеих губерний, и Московской, и Владимирской, знали досконально. Досье и без того вспухло, как чирьяк.
Конечно, стычка с бароном Рейнботом могла стоить бы ему головы, но дело происходило все-таки в узком кругу, и капитан Джунковский, тоже присутствовавший при сем, сделал все возможное, чтобы скандалец замять. Выносить сор из избы никому не хотелось. Истерика у Зинаиды Григорьевны прошла, а вместе с ней и всякие счеты с мужем. Кроме денежных, разумеется. У каждого свой этаж. Свои любовники и любовницы. Все чинно и благородно. От этой чинности и сбежал Савва Тимофеевич
Было, конечно, и подспудное желание — поговорить с Сергеем Юльевичем Витте. Министр финансов был не только доверенным лицом Александра III, но и его сынка, Николая II. Это больше, чем председатель Совета Министров, который, собственно, ничего и не решал.
Витте хлопотал о списании долгов, накопившихся за проклятую японскую войну, и о новых заграничных займах. Надеялся и на займы внутренние. Мануфактур-советник Морозов льстил себя надеждой, что в этих условиях ему удастся выторговать для купечества необходимые льготы и привилегии. Промышленная машина, расшатанная за войну, скрипела всеми колесами — надо ее смазывать?
Надо.
Сделать это мог только главный смазчик империи — Витте.
Но боже правый, что с ним стало! В последние годы они редко встречались: у Морозова не было особых причин, а у Витте — желания. Слухи о неблагонадежности мануфактур- советника кого угодно могли отринуть. Тем более такую старую лису! Но и Морозов — лис порядочный, приехал не один, а с целой депутацией промышленников, к которой и петербургские заправилы примкнули. Право, Витте, вышедший навстречу, попятился к своему массивному письменному столу — последнему оплоту своей власти над этими всемогущими людьми. Морозов сделал вид, что не замечает его замешательства; вместо двух-трех толстосумов нагрянуло столько людишек, что стульев для всех не хватило — пришлось из соседних кабинетов стаскивать. Хорошо, что Витте был находчив, догадался все свести к шутке:
— Ба, у нас, никак, совещание! Под чьим же председательством, господа?
— Под моим, — вроде как и не заметил подвоха Морозов. — Не возражаете, если, во избежание базара, я изложу общее мнение?
— Не возражаю, — передернул внушительными телесами Витте.
Что он мог еще сказать в ответ этому давнему приятелю-нахалу? Даже потеснился за столом, как бы уступая ему кресло.
Но Морозов просто придвинул поплотнее сбоку свой стул и встал, опершись на спинку.
— Сергей Юльевич, — не изволил он его назвать даже министром, а так, запросто. — Мы не сомневаемся, что вы прекрасно знаете обстановку в стране. Везде недовольства, везде забастовки. Нам, хозяевам, уже не удается улаживать споры. Река народная выходит из берегов, из-под контроля. Губернаторы? Полиция? Их вмешательство приводит к еще большей смуте. Рубят сплеча, не понимая ничего в заводских и фабричных делах. Если следовать логике, придется всех лучших работников сослать в Сибирь или на Чукотку — бастуют-то и требуют своих прав как раз грамотные люди. Требования — самая малость. Свобода собраний. Свобода забастовок. да, экономических, — уточнил он, чтобы не обострять разговор. — Ограничение штрафов. Ограничение рабочего дня. Запрет использования женского и детского труда на многих тяжелых работах. Страхование жизни и здоровья. Отмена полицейского мордобоя и полицейской вседозволенности. Суд присяжных — как высший атрибут гражданского права. Надеюсь, понимаете, что в цивилизованных странах.
— В Англии, стал быть? — на купеческий лад заерничал Витте, которому надоело выслушивать эти социалистические прожекты.
Кое-кто из членов делегации, перед лицом такой министерской власти, подхихикнул угодливо. Морозов знал, что он выходит за рамки предварительной договоренности, но все-таки?
— Видите, подсмеиваются над вами, Сергей Юльевич? — еще пытался он переломить общее настроение.
Но Витте не был простаком. Витте резонно уточнил:
— Подсмеиваются... над вами! Говорите вы — от лица делегации? Или от своего... частного. лица?