Сборник статей, воспоминаний, писем
Шрифт:
То, что сделал Качалов в "Горе от ума" в 1938 году, можно действительно считать сценическим подвигом. Новый облик грибоедовского героя в этом спектакле стал театральным событием.
Сам В. И. после генеральной репетиции и премьеры был как будто подавлен, отмалчивался. Помню, как-то в эти дни его сын, вернувшись из театра, стал рассказывать, что говорят о спектакле. В. И. сидел в своем кабинете, замкнутый, затихший, молчаливый, точно все, что говорилось, шло мимо него, точно молча он не принимал этого. Возражал как-то скупо, без подъема. Сын не выдержал и сказал: "Если бы я не знал тебя так хорошо, я бы подумал, что ты притворяешься".
После нескольких спектаклей посыпались взволнованные письма зрителей. "Впечатление настолько
В декабре, после воспаления легких, Качалов отдыхал в Барвихе. Вместе со всей советской общественностью он тяжело пережил гибель великого летчика нашего времени В. П. Чкалова, с которым совсем недавно виделся и беседовал о театре.
Уже в Барвихе он получил письмо от старого зрителя: "Был давно на Вашем старом "молодом" Чацком и недавно на молодом "старом" Чацком. Никакой утечки во времени. Разница лишь в направлении ветрил: _т_а_м_ -- с горечью: "Карету мне, карету...", _з_д_е_с_ь_ -- освобождение от оков любви, энергичный протест, пощечина художника".
14 апреля в спектакле "Враги" В. И. почти экспромтом пришлось сыграть роль Якова Бардина (исполнитель этой роли В. А. Орлов был вызван из Москвы к больной матери). Выручая спектакль, который мог быть сорван, В. И. сам предложил заменить Орлова. Ему была дана одна репетиция, и присутствовавшие на ней товарищи были поражены тем, как тщательно В. И. готовился к спектаклю. "Играл В. И. великолепно, -- писал в "Горьковце" (1939, No 13) Е. В. Калужский,-- и выразил желание иногда играть эту роль. Анонс о выступлении Качалова в роли Якова Бардина был встречен в публике аплодисментами так же, как и его первый выход на сцену".
Те, кому посчастливилось видеть Качалова в этой роли, рассказывали, что он создал образ, незабываемый по искренности и простоте. Этот "брат хозяина" симпатизирует рабочим и часто бывает на фабрике. "Бунт будет",-- говорит он. Он уже в гимназии понял, что "никуда не годится", то есть что "не хочет работать для хлеба и не может копить деньги". Это человек, сломленный алкоголем, на грани душевной болезни. Но он сохранил какие-то моральные качества, давно утраченные его средой. Вот это в нем и ценил Качалов. Бессилие и беспомощность больного, но чуткого и душевно чистого человека Качалов передавал с огромной и покоряющей силой. Сцена прощания с Татьяной стала незабываемой. "Ты поцеловала меня, точно покойника..." -- говорил он жене и прикладывал ее руку к своему лбу. В этой сцене Качалов не скрывал растерянности Якова перед жизнью и в то же время приоткрывал зрителю его душевные богатства. Это было одно из проявлений качаловского дара -- скупыми средствами обнажать душу до конца.
"Дорогой Василий Иванович! Я видел Вас еще раз вчера, -- писал ему в апреле 1939 года студент историко-философского института.
– - То потрясающее впечатление, которое производит каждый из созданных Вами образов, у тех, кто хоть раз видел Вас, будет в их сознании жить вечно. Вы поистине великий артист нашего времени. Образы, созданные Вами, заставляют содрогаться перед жалкой обывательской жизнью и вдохновляют на счастливый благородный труд -- труд без успокоения, труд без утомления. Все мы счастливы быть Вашими современниками и видеть Вас на сцене. У меня будет к Вам только одна просьба. Напишите, пожалуйста, книгу о Вашей замечательной жизни, о Вашей благородной работе, отданной на службу своему народу. Эта книга будет любимой, будет настольной книгой каждого культурного человека".
"Мне кажется, я так изменился за один вечер, слушая Вас, что всему плохому положен конец безвозвратно", -- признавался после вечера
– - Ваш вечный покорный зритель и слушатель..." (фамилия неразборчива).
12 мая 1939 года коллектив драмкружка одного воинского подразделения прислал Качалову свой дальневосточный красноармейский привет и благодарил его за заботу (письмо и сборник маленьких пьес).
В мае МХАТ гастролировал в Горьком, в июне -- в Киеве. Вс. Чаговец в статье о Качалове рисовал его выступление в пушкинский день 1939 года ("Да здравствуют музы, да здравствует разум!") и вспоминал призывное "ау" качаловского Трофимова перед революцией 1905 года. В Киеве Качалов много выступал в концертах (во Дворце культуры хлебопекарей, на вечере памяти Горького, в Государственном театральном институте и др.). Днем гулял по садам, дышал запахом акаций. После одного из спектаклей толпа молодежи устроила Качалову овацию на площади и на руках понесла его к машине.
После киевских гастролей, перед Кисловодском, В. И. отдыхал на Николиной горе, где у него с 1934 года была своя дача. В первые годы он сам мало ею пользовался, но постепенно, особенно после войны, очень к ней привязался. 4 июля он писал С. М. Зарудному: "В общем здесь хорошо, можно отдохнуть, хотя чуть-чуть тесновато и немного шумно от той "младой жизни", которая "играет" и заполняет весь дом и все пространство маленького участка, обнесенного некрашеным частоколом (никак не соберусь с деньгами и временем заняться этим художеством). Играющая младая жизнь -- это Ольгуша Пыжова (11 лет), внучка Сергея Васильевича {С. В. Алферьев -- сторож на даче Качалова.} Наташа (тоже 11 лет), четырехмесячный Мишка, сын бывшей жены Вадима Анны Михайловны, которую ты помнишь по Ленинграду, два сына овчарки Изоры (Брут 2-х лет и Джон 2-х месяцев), два котенка и шесть однодневных цыплят, которые вчера на моих глазах вылупливались из яиц (впервые в жизни наблюдал это таинство). Собираюсь еще выводить и гусят. Но этим думаю заняться в августе, когда вернусь из Кисловодска, куда еду 5 июля подлечить очень уставшее сердце (одышка, перебои)..."
В Кисловодске Качалов жил в доме отдыха Совнаркома у Красных Камней. "Наслаждаюсь больше всего одиночеством, даже больше, чем красотой и воздухом, -- писал он.
– - Сижу один на своем балконе. Встаю в 7 часов утра, сейчас же отправляюсь по маршруту к "Красному Солнышку", отхожу в сторону от людей, очень еще редких в этот час, и дышу, не могу надышаться".
МХАТ ставил заново спектакль "Три сестры". По настоятельной просьбе Вл. И. Немировича-Данченко Качалов начал репетировать Вершинина. С огромной заинтересованностью В. И. отнесся к спектаклю в целом. В письме к Владимиру Ивановичу он писал: "Очень хочет играть няню Н. А. Соколовская. Думаю, что Вы утвердите ее как первую или основную исполнительницу: и настоящая старуха, и настоящая актриса со всеми нужными для этой цели данными. Станицын очень хочет играть Андрея (располневший генеральский сынок с дикцией барчука-интеллигента, хорошо говорит на иностранных языках, переводит книгу с английского, уютный, мягкотелый, юмористически-располневший, которого хочется щекотать и щипать, ленивый увалень в первых действиях, истеричный -- в последних), конечно, лучшего Андрея, чем Станицын, у нас в театре нет..."
Председателем жюри Лермонтовского конкурса чтецов в конце сентября был Качалов. Перед ним маячил еще неосуществленный образ Фамусова, но В. И. заболел, слег и в первых числах октября попал в Кремлевскую больницу. 7 октября он писал: "Сейчас узнал о смерти Щукина. Чорт знает, какая нелепость! Нелепость. Больше всего нелепость!" Качалов очень любил и ценил Щукина. Подарил ему когда-то свой портрет с надписью: "Внуку, милому и любимому и уже "заслуженному", от деда Качалова".
В конце октября В. И. оказался в Барвихе. Он был крайне подавлен расшатанностью своего здоровья. Бывали дни, когда он твердо, упорно, настойчиво думал и даже говорил о смерти.