Сборник статей, воспоминаний, писем
Шрифт:
24 ноября в последний раз шел спектакль "На дне" с участием Качалова.
В связи со 125-летием со дня рождения Некрасова В. И. был введен в юбилейный комитет.
Новый -- 1947 -- год В. И. встречал, как обычно последнее время, у О. Л. Книппер-Чеховой. 15 января выступил в первой радиопередаче "Пушкинских чтений" с фрагментами из "Руслана и Людмилы". В конце января была записана на пленку сцена из "Леса" -- встреча Несчастливцева (Качалов) с Аркашкой (В. Я. Хенкин). Подорванное здоровье лишило Василия Ивановича возможности сыграть эту роль в спектакле МХАТ в 1947 году. В феврале он выступил перед студийцами Театрального училища имени Б. В. Щукина.
На эстраде в советские годы Качалов почти не читал Лермонтова. Но на пластинку были записаны "Смерть
В первых числах марта была записана на пленку сцена из поэмы Некрасова "Русские женщины": роль княгини Трубецкой исполняла А. К. Тарасова, роль губернатора -- В. И. Качалов. В эти дни В. И. читал дома любимые еще с юношеских лет стихи Некрасова "Рыцарь на час" и "Надрывается сердце от муки", подготавливая их тоже для граммзаписи.
В. И. относился с удивительным уважением к любому человеческому труду. В оценке людей, в действенной заботе о них раскрывалась непоколебимая логика его мысли и сердца. Он буквально не выносил, если человека оскорбляли незаслуженно. Особенно трогала его человеческая старость.
"...18-го числа я получила Ваши деньги и письмо, а 19-го опять слегла в больницу". Подобные письма не были редкостью. Это была совсем особая, мало кому известная сторона жизни Качалова. Сюда не допускался никто. Последние лет двадцать (а может, и больше) В. И. помогал деньгами не одному десятку сменявших друг друга стариков и старух или просто больных людей, обратившихся к нему за помощью. Среди них были и те, кого он когда-либо знал, но некоторые просто обращались к нему потому, что далеко шел слух о его легендарной доброте. Так нередко и писали: "Добрый Василий Иванович!" и те, кто ждал от него помощи, и те, кто просто по-человечески его любил. Всякую помощь он оказывал с удивительной легкостью и естественностью, как будто иначе и быть не могло, и с такой же простотой держал это втайне. Зато когда у него прямо спрашивали денег "на покупку коровы" или просили совета, как носить фрак, он оставался равнодушным.
Когда он помогал друзьям, он умел это делать с таким неподдельным юмором и с такой деликатностью, как будто это была веселая и очень смешная игра, о которой не стоит и говорить. Удивительная у него была легкость в этой трудной области человеческих отношений. В. И. владел даром бережного отношения к людям, к детям в особенности.
Он никогда никого не поучал и всегда смеялся, когда в письмах его спрашивали, как жить. Ему вообще несвойствен был назидательный тон, -- он чрезвычайно считался со свободой человеческих действий, никогда не вмешивался в чужую интимную жизнь и спокойно отстаивал свое право на свободу. Но пустяки иногда его взрывали. Взрывала всякая ложь, если он о ней узнавал. Он не выносил, когда извращали правду.
– - Брехня! Вранье! Меня возмущает...
– - как-то, вспыхнув, негодующе сказал он, и это волнение не сгладилось и на другой день.
Были в людях качества, которые он категорически не принимал. Как-то за чайным столом кто-то из знакомых упорно жаловался, что брат или племянник, находящийся в трудном положении, просит денег. Недовольный и жесткий тон говорившего, по-видимому, не понравился В. И. Он помолчал, а потом
В конце мая В. И. заболел очень тяжелым воспалением легких. Со 2 июня он лежал в Кремлевской больнице до середины июля. Положение было крайне тревожным. Он очень ослабел и медленно поправлялся. Отдыхал на Николиной горе, потом в Барвихе. В сентябре, вернувшись в Москву, стал усиленно и бодро работать. Страна праздновала 800-летие своей столицы.
2 сентября в "Уральском рабочем" была напечатана его статья: "Школа-студия Художественного театра". 2 октября, в день 70-летия M. M. Тарханова, он вместе с ним играл "Вишневый сад". 11 октября в "Советском искусстве" появилась статья Василия Ивановича, посвященная творчеству Тарханова. В середине октября он записал на пленку рассказ Чехова "В овраге". В этом рассказе Качалов любил все, но ему казалось, что длинный описательно-повествовательный текст будет скучен для радиослушателя, тем более, что рассказ не укладывался в одно выступление, а читался в три приема. Он любил встречу Липы со стариком, любил весенний вечер, когда "даже сердитые лягушки дорожили и наслаждались каждой минутой". Особенно любил Костыля, длинного, тощего плотника, который о людях судил с точки зрения их "прочности". Когда на свадьбе Аксинье оторвали на платье оборку, Костыль крикнул: "Эй, внизу плинтус оторвали! Деточки!" Перечитывая разговоры Костыля, В. И. не уставал наслаждаться: улыбка не сходила с его лица, он весь был озарен внутренним светом. Чудесное письмо по поводу этой своей работы получил Качалов из города Вязники от инженера по лесонасаждениям Б. Н. Бычкова, ценившего в чтении Василия Ивановича мастерство передачи русского пейзажа: "Звукоподражание крика лягушки чудесно, но с выпью... С выпью у Вас не вышло... Выпь кричит, уткнув нос в воду. Вода резонирует звук, делает его глухим и далеко разносит, в особенности в полую воду. Глухой крик выпи (б'ух, б'ух) подобен крику в пустую бочку, недаром колхозники и наши лесники зовут эту птицу "бухало".
К 30-летию Октября В. И. в "Литературной газете" вспоминал свою первую встречу с советской драматургией: "До сих пор люблю его,-- писал он о Вершинине,-- с удовольствием и всегда с волнением играю сцены из "Бронепоезда". Образ героя, вышедшего из народа, близок моей душе, и я радуюсь возможности говорить "во весь голос" о великих новых гуманистических чувствах, которыми революция окрылила советского художника". 21 октября рецензент "Красной звезды" писал об "огромном интересе", с которым была прослушана сцена "Берег моря" на тематическом вечере "Партия большевиков в произведениях искусства" (в ЦДРИ).
В юбилейные дни театра Качалов был очень бодр. Утром 27 октября он в театре раздавал почетные значки "чайка", а вечером играл в спектакле "Враги". В этот день он казался на сцене особенно молодым.
29 октября он готовился выступить в сцене из "Бронепоезда" в Доме ученых. Днем в Кремлевской больнице ему просвечивали легкие: открылось подозрительное затемнение. Ему сразу же было запрещено работать, хотя он упорно отстаивал необходимость не срывать вечернего выступления. Самочувствие у него было бодрое, тем сильнее подействовало на него категорическое требование врачей. Он покорился. 2 ноября переехал в Кремлевскую больницу, где начались подробнейшие исследования и консилиумы виднейших специалистов. Был заподозрен рак легкого.
7 ноября в газете "Культура и жизнь" появилась качаловская статья: "С_л_у_ж_е_н_и_е_ _Р_о_д_и_н_е_ -- _в_е_л_и_к_о_е_ _с_ч_а_с_т_ь_е". "...Сила советского искусства -- в его глубоком и заразительном оптимизме, в его органической связи с жизнью народной, в его смелой боевой целеустремленности. Такое искусство способно и радовать и воспитывать зрителей".
ПОСЛЕДНИЙ ГОД
"...Жизнь люблю, самый процесс жизни люблю.
И не понимаю, и не принимаю смерти".