Седьмой Совершенный
Шрифт:
— Скажи, о махди, что мы должны сделать для того, чтобы ты нас спас?
— Имран приподнялся, сел, обвел взглядом окружающие его лица и спросил:
— Все ли из вас готовы к спасению, быть свободным нелегкий труд.
— Мы готовы, о махди, — тихо, нестройным хором ответили люди.
— Нет ли среди вас усомнившихся во мне? — спросил Имран.
— Нет, — дружно ответили люди.
— Но имейте в виду, если вы ждете от меня спасения в виде чуда, такого, например, — Имран протянул руку к лампе, сжал и разжал ладонь и тоскливый язычок пламени в лампаде вдруг вспыхнул ослепительным
Утром надсмотрщики, вошедшие в барак для подъема арестантов, обратно не вышли. Через некоторое время, встревоженный начальник каторги послал туда других, но и те войдя в помещение остались в нем. Озадаченный раис посылал в барак все новых надсмотрщиков, но никто из них не вернулся назад. В конце концов, начальник отправился туда сам в сопровождении двух стражников, но едва он вошел в барак, как тут же был оглушен, а стража обезоружена. Их связали и уложили на землю, где уже лежали в ряд раздетые надсмотрщики. В этом и состоял план Имрана. Недоумевающие охранники на сторожевых вышках успокоились, когда, наконец, из барака вышли каторжники в сопровождении надсмотрщиков и начальника каторги и принялась за работу. А раис вместе со стражниками направился к казарме, где сейчас спал ночной караул.
Исфах-салар Мунис вышел на открытую террасу, где под балдахином в одиночестве, если не считать стоящих в отдалении телохранителей, сидел халиф ал-Муктадир. Рядом с ним на мраморном низком столике стоял стеклянный кувшин с вином, золотой кубок и золотое блюдо с финиками. Халиф поднял взор на Муниса и главнокомандующий понял, что повелитель уже опорожнил не один кубок.
— Явился, — обиженно сказал ал-Муктадир, — садись.
Мунис поклонился, опустился у ног халифа.
— Ты стал важной птицей, Мунис, моего общества уже не ищешь, а мне не хватает тебя.
Халиф произнося эти слова вытягивал шею и смотрел куда-то вниз с балкона. Мунис проследил его взгляд и увидел внутренний дворик небольшого строения которое, насколько он знал, выполняло функции некоей домашней тюрьмы. На самом солнцепеке к столбу с перекладиной был подвешен за руки какой-то обнаженный до пояса человек. Лица на таком расстоянии Мунис разглядеть не мог.
— Повелитель несправедлив ко мне, — ответил Мунис, — у меня в связи с новым назначением появилось много служебных обязанностей требующих моего личного присутствия.
— То есть ты много работаешь?
— Да господин.
— Иначе говоря, ты хочешь сказать, что я бездельник?
— Нет, я хочу сказать, что не по своей воле лишился твоего общества.
— Ну, хорошо, будем считать, что я поверил тебе, хочешь выпить?
— Нет господин, — сказал Мунис, — но увидев как изменилось выражение лица Муктадира, поправился, — да господин.
Не стоило усугублять обиду халифа, вернее переводить ее из шутливой в серьезную. Повелитель обладал вздорным характером.
— Ну, так наливай, или ты хочешь, чтобы я тебе налил. Эй кто-нибудь, бросил назад Муктадир, — принесите еще один кубок, и чего-нибудь из еды. Наш друг Мунис встает рано, ему уже пора обедать.
В мгновение ока появился слуга и поставил на стол второй звякнувший золотой кубок.
— Наливай, — сказал Муктадир.
Мунис протянул руку и наполнил оба кубка. Прежде чем выпить он невольно заглянул на дно кубка. Белое вино было прозрачным и густым.
— Иногда я жалею, что сделал тебя исфах-саларом, — грустно сказал Муктадир, — с тех пор в моей душе прибыло печали, я чувствую себя одиноким и беззащитным, хотя понимаю, что только теперь доверив, тебе защиту халифата, я в безопасности. Удивительно, не правда ли.
Мунис поперхнувшийся при первых словах повелителя, к концу фразы откашлялся и сказал.
— Повелитель, за то, что ты сделал для меня, я буду предан тебе до конца жизни и прежде чем тебе будет причинен вред, должна будет погибнуть твоя армия со мной во главе.
При этих словах халиф повеселел и хлопнул по мускулистой руке Муниса.
— Хорошо сказано, за это нужно выпить, я даже сам разолью.
После обеда Мунис собирался устроить смотр офицерскому составу, но опорожнив второй кубок, понял, что смотр придется перенести.
Принесли огромный поднос с закусками.
— Ешь, — приказал Муктадир.
Мунис взял кусок запеченной баранины и стал есть.
Халиф вытянул шею и посмотрел вниз.
— Ты видишь, кто это? — спросил он.
— Нет, господин.
— Это Ал-Фурат. Вообрази Мунис, он потребовал, чтобы я выплатил ему компенсацию тринадцать миллионов. Какая наглость, если учесть, сколько денег он украл из моей казны. Пусть повисит, пока эта блажь не выйдет из его головы.
— За что компенсация? — удивился Мунис.
Халиф пожал плечами:
— С ума сошел, наверное. Я его не казнил, мать была против. Ладно, есть дела поважнее. На соляных копях взбунтовались каторжники, перебили охрану, подняли восстание. Их предводитель называет себя имамом времени, мессией. В своих речах он покушается на основы моей законной власти. Откуда этот человек взялся, никто не знает, но к нему уже присоединяются крестьяне из окрестностей. Но вот донесение из полицейского управления Медины. Незадолго до бунта на эту каторгу был отправлен человек по имени Имран. Вот это Мунис случай, когда ты должен выступить и защитить мое божественное право. Возьми войска, сколько понадобится и разбей смутьянов.
— Слушаюсь мой господин, — сказал Мунис, — когда прикажешь выступить.
— Если бы не этот кувшин, я бы приказал тебе выступить немедленно, но мы должны его допить.
Наутро Мунис во главе трехтысячного отряда выступил из Багдада.
Сползая вниз, Абу-л-Хасан, прежде чем потерять сознание успел почувствовать, как закрытая дверь за его спиной поддалась, и он упал вовнутрь дома. Ибн Лайс заложил засовами дверь, обернулся к оцепеневшим от ужаса женщинам и сказал, обращаясь к дочери: