Секториум
Шрифт:
— Воздуха в порах много, — сказал Ясо. — Но если нас не прибьет к планете, он когда-нибудь кончится.
Мы сидели в оцепенении. Флион несло в космос. В обозримом пространстве не было объекта, с которого нас можно было заметить, взглянув в иллюминатор. Иллюминаторов на флионерской технике не делали отродясь. Чем дальше уходил геоид, тем меньше оставалось надежды.
— Ты считаешь, что я алгоник? — дошло до меня. — Ты уверен, что именно я?..
Меня посетила мысль, которая заставила забыть о нелепом положении. Лихие полеты на флиопланах отошли на второй план. Я поняла, что на орбите Флио мне делать нечего. Мне нечего было делать ни на станции, ни на Мегаполисе; вся поездка показалась чудовищным заблуждением.
— Ясо, мне надо вернуться на Землю! Произошла ошибка. Если я не вернусь… Как бы тебе объяснить? Там, на Земле, я предложила глупую гипотезу и почти доказала ее. Теперь, если я не вернусь, случится ужасное.
Задумчивый флионер поглядел на меня желтым глазом.
— Уже
— Нет, нет! Если я не вернусь, все будет гораздо хуже…Ты уверен, что земляне не являются потомками фронов, как вы?
— Я не знаю, кто такие земляне.
— И не узнаешь. Ясо, если я сейчас же не вернусь, о землянах никто никогда не узнает.
— На твоей планете прекратится жизнь? — не понял флионер.
— Вот именно. Что если я выйду в открытый космос? Ты найдешь меня? Вы сможете меня вытащить с того света? Ясо, решай! Если так можно сделать…
— Ты делала так раньше? — спросил он, и я оробела, потому что поняла: теперь придется. — Ты действительно сделаешь так?
— Да, только быстро. Не дай мне времени передумать, лучше объясни, как вести себя…
— Никак, только разорви оболочку, — Ясо стал герметизироваться в своей половине отсека, стягивать отверстие люка, пока я не осталась одна со всей сумасшедшей идеей. — Выдохни из легких воздух, — советовал он, голос звучал все глуше и дальше, — закрой глаза…
— Ясо, — спросила я на прощание. — Я умру сразу?
Мне запомнился хлопок лопнувшей оболочки. В следующий момент я трогала руками космос. Никакой он не холодный. Проще говоря, замерзнуть я не успела.
Когда-нибудь мне следовало догадаться, почему ни Вега, ни Адам, ни сам Птицелов ни словом не обмолвились, что мой вариант информала называется «алгоник». Несмотря на то, что происхождение информала никогда не было секретом. Не проболтался даже словоохотливый Миша, почти двоюродный брат. Мне стоило задуматься над тем, что способность нейтрализовать чужие матрицы уже есть порок слэпового фона, а осознание этого порока усугубляет и без того неустойчивое состояние обладателя. Мне не на пользу было знать, что люди с такими странностями не способны к телепатическому контакту, потому что информация, поступающая таким образом в их сознание, не имеет стойкого дешифратора. По той же причине информал-алгоник почти не поддается гипнозу, внушению, кодированию. О таком свойстве собственного организма я сама бы не заподозрила. Стоило Мише или Алене сказать уверенным тоном любую глупость, я начинала верить. Правда, недолго. Сомневаться меня научила жизнь. Главное, что алгоники-информалы для адаптации в окружающем мире используют собственные ментальные клише, минуя общепринятые. По этой причине они, должно быть, плохо учатся в школах, но если уж берутся с интересом за какой-то отдельный предмет, то видят его в ракурсах, недоступных большинству, и это помогает им становиться ценными профессионалами. Что да, то да. Если я что и способна усвоить, от арифметики до теории относительности, то исключительно благодаря своим собственным приемам, не похожим на формулировки в учебниках. Притом что все науки мне были одинаково безразличны, и ярким специалистом ни в какой области стать не пришлось.
Не могу сказать, что изучение алгонических проявлений Вселенной увлекло меня больше, чем история или физкультура. Также не стану утверждать, что под влиянием Секториума эта тема сделалась для меня такой же неприлично позорной, как уфология для Академии Наук. Я знаю кое-что о своих «прототипах», как любой член-корреспондент наверняка осведомлен о летающих «тарелках». Но цивилизации 4-го ключа для наших сигов являются такой же химерой, как для ученых-землян зеленые человечки из космоса.
Алгоники, тем не менее, закрывают собой брешь в категории видов именно там, где цивилизацией быть максимально неудобно: на стыке материи и антиматерии. По этой причине они относятся к так называемым, «неустойчивым расам», также как мы относимся к «гуманоидам», а «белые» — к «субгармоналам».
Упоминания об алгониках содержат хроники нескольких древнейших архивов. Эти твари описаны, как эфирные субстанции, неуловимые для приборов, которыми пользуются расы 1–2 ключа. Эти существа, по свидетельству очевидцев, копируют любую флору и фауну, не имея собственных устойчивых форм. Их можно обнаружить, как теневое свечение на фоне неярких, ровных предметов. Для контакта с гуманоидами они используют приемы, которые вызывают психическое расстройство контактера. Точнее сказать, прямой контакт возможен только в состоянии психического расстройства. В тех же хрониках были запечатлены сами алгоники: небольшие дымчатые мешочки, похожие на скорчившихся человечков с очень большими головами и недоразвитыми конечностями. Они висели на фоне белого диска в вечерний час. Диск занимал большой процент площади горизонта. Всего «мешочков» насчитывалось около сотни. Те, что оказались за контуром, не были видны. Да и на фоне были видны лишь те, кто чуть-чуть шевелился. Эта запись считается самой подробной видеохроникой. Для энтузиастов она стала бесценной реликвией. Для всех остальных — пример того, как можно изощренно и безнаказанно дурачить общественность на протяжении миллиардов лет.
На всякий случай, алгоники были вписаны в общий каталог цивилизаций, в категорию «вояжеров», с пометкой ключа 4(-4). На этом минусе стоит остановиться подробней. Дело в том, что физическая природа этих существ состоит и чистейшей антиматерии (-4), которая обладает свойством иногда создавать впечатление объектов реального мира. Также как материальное тело гуманоида в определенных условиях обнаруживает признаки антиматерии. Речь идет о мельчайших субъектах микромира, способных появляться и исчезать, удивляя ученых-физиков. Ниже алгоника в категории рас градации нет. Ближе алгоников к этому пограничному состоянию материи тоже ничего не замечено. Все, что вышло за пределы материального мироздания, называется алгонимом. С этим веществом ассоциируется четность (симметричность) природы бытия: общая масса алгония Вселенной примерно равна общей массе реальной материи. Общее количество вещества, соответственно, адекватно антивеществу. И если данный «симметрический» способ мышления пустить на самотек, почему бы ни предположить зеркальные цивилизации, т. е. существование разумной жизни в недоступной нам природе пространства? Так рассуждают аналитики. Практики рассуждают проще: «Цивилизация развивается ступенеобразно, — рассуждают они, — каждая новая ступень имеет свой уровень мышления и бытия. Зачем совершенствовать колесо, если мы давно летаем на реактивных устройствах? Кто вспомнит о шаманах, когда машины научатся оперировать матричными программами и редактировать будущее. Цивилизация алгоников только тем и отличается от остальных, — утверждают практики, — что, совершая движение вверх, забыла выполнить ступенеобразный маневр и пролетела, как фанера над Парижем, мимо всех удовольствий прогресса, сохранив в себе первозданную квинтэссенцию разумного существования».
Алгонические цивилизации казались таким абсурдом, что не каждый ученый был способен признать их «де-юре». Как и алгоническая материя, которой пропитан реальный космос, казалось бы, существует только в рассуждениях о симметрии мироздания. Исследователи удивляются, если сгустки этого «теоретического» вещества, называемого биоплазмой, вдруг обнаруживаются в естественных планетах, и начинают реально влиять на соседние объекты. Например, парализуют каналы связи на транспортных магистралях. Растворяют и разжижают матричные узлы на микросхемах тонких приборов. Планету, смердящую алгонием, приходится изолировать оболочкой, а каналы выброса затыкать особыми пробками. Но, сделав это, ученые все равно не верят догадкам. «Истина должна быть полной и абсолютной, — утверждают они. — А теория алгонических цивилизаций состоит из сплошных домыслов и допущений. Соответственно, и алгоники-информалы — категория сомнительная, возможно, недостойная науки. А если нечто подобное наблюдается в природе, живет и чувствует себя некомфортно, лучше ему не знать о причине своего недуга». Возможно, только в этом они и правы.
От стола меня отодрали. Я не собиралась вставать. Даже не думала, что мне удастся удержаться на ногах. Я догадывалась, что произошло что-то страшное, но не могла вспомнить подробностей последнего года. Тело было покрыто серыми пятнами. На щиколотках и запястьях имелись сильные повреждения. Я искала, во что завернуться, и вдруг с ужасом вспомнила, что нахожусь на Флио.
Мне помогли выйти в вестибюль и сесть на пол. Я не смогла разглядеть лица того, кто сделал это, близкие предметы расплывались. Существо проявило трогательную заботу, поставив рядом корзину с фрагментами клоновых скелетов, которые я узнала на ощупь. Ясно было одно: я достаточно жива, чтобы покинуть медицинский стол, и не представляю большого интереса, чтобы лечиться дальше от серых пятен, внезапной близорукости, головокружения, боли в костях, онемения в конечностях, тяжести в области сердца. Список можно было продолжить, но тот, кто выставил меня из лаборатории, решил, что сгодится и так, что клоновые кости, в крайнем случае, меня утешат, потому что являются моей любимой игрушкой. Может быть, это были мои кости? Зрение сфокусировалось на близком объекте: «Нет, — решила я, — не похоже. Слишком белые. Мой скелет наверняка отдает желтизной». Я нечаянно опрокинула корзину. «Конструктор» рассыпался по вестибюлю. Рядом остановились две ноги. Наверно, для того, чтобы зафиксировать проблески интеллекта. Я не просто собирала кости, я делала нового человечка рядом с собой в строго анатомической последовательности. Он должен был стать моим товарищем в беде, чтобы, глядя в его незрячие глазницы, я чувствовала, что кому-то хуже, чем мне, и знала, что не все потеряно. Еще одна пара ног задержалась рядом. Надо мной завязалась беседа. Смутное чувство подсказывало, что я снова начинаю сходить с ума. Вхожу в блаженное состояние овоща, потому что перестаю соображать.
Две пары ног продолжали стоять рядом. Мой отрешенный взгляд вскарабкался по подолу и засвидетельствовал образ Птицелова-старшего. Цепляясь за его тканый наряд, я стала совершать восхождение. Почему-то мне захотелось обнять его, но, когда до шеи остался один рывок, расхотелось. То ли я сослепу обозналась, то ли произошел сдвиг восприятия, позволивший мне увидеть знакомые черты в незнакомце. Что-то чужое было в облике Птицелова, прежде не присущее ему. Да и с моей стороны таких фамильярных манер прежде не наблюдалось.