Семь месяцев бесконечности

Боярский Виктор Ильич

Роб наверстывал упущенное время, разбивая по два яйца одновременно и кидая их на шипящую сковородку. Позавтракав напоследок в человеческих условиях, мы уже собрались было уходить, как вдруг Уилл остановил меня и заявил, что мне следует оставить термостат вместе с озонометром и барометром здесь, в базовом лагере. «Впереди трудная поверхность, — сказал Уилл, — и мы должны максимально разгрузить нарты и оставить в лагере все, что можем, для того, чтобы сохранить силы собакам». По мнению Уилла, этим всем была именно моя аппаратура. Я, естественно, возразил, поскольку считал, что эти 12 килограммов, особенно с учетом того, что нарты будут становиться легче день ото дня, не слишком большая нагрузка для собак, тем более что наблюдения за озоном

будут значительно ценнее, если их выполнить по всему маршруту. Однако это был глас вопиющего в пустыне. Уилл довольно категорично заявил, что его собаки ЭТО не повезут. «Может быть, твои согласятся?» — обратился он к Кейзо тоном учителя, говорящего с провинившимся учеником. Кейзо, потупив глаза, сказал, что нет. Джеф промолчал, но видно было, что он тоже склоняется к такому мнению. Я рассвирепел и поставил вопрос на голосование. Результат был предопределен: четыре за, один против и один воздержался. Махнув рукой, я пошел собирать палатку.

Окончательно проснувшиеся к этому моменту корреспонденты снимали чуть ли не каждый момент, причем иногда нам приходилось повторять некоторые действия по нескольку раз. Так было, например, с палаткой. Не успели мы с Этьеном ее сложить, как появился оператор французского телевидения и попросил установить и собрать ее снова. Месснер стоял поодаль и внимательно наблюдал за всеми нашими манипуляциями. Покончив с палаткой, мы упаковали нарты и занялись вместе с Кейзо составлением нашей упряжки. Когда было закончено, Месснер подошел ко мне и спросил: «И так каждое утро? Очень много работы». Я ответил, что практически каждое, правда, когда нет киносъемок, работы несколько поменьше, но мы уже привыкли, а возня с собаками по утрам поднимает настроение.

Закончив сборы, мы с Этьенном решили пойти попить еще кофе на дорогу, справедливо полагая, что имеем для этого достаточно времени, так как видневшаяся вдали палатка Уилла (верный своей традиции, он разбил палатку метрах в двухстах от остальных) была еще не собрана. Вскоре к нам присоединились Джеф и Кейзо. В освещенной солнцем кают-компании, сидя за столом, накрытым красивой клетчатой скатертью, и держа в руках чашечку ароматного кофе, я совершенно расслабился. Не хотелось думать ни о застругах, ни о встречном ветре, поджидающих нас за тонкими стенами палатки, ни о длинном пути впереди. У меня возникло такое ощущение, что, несмотря на все эти ожидающие нас трудности, мы завершили очень важный и, может быть, во многом решающий этап экспедиции.

Состояние эйфории нарушил появившийся в дверях запыхавшийся Джон Стетсон. «Вот вы где!» — завопил он с порога так, как будто бы это не его, а кого-то другого мы безуспешно пытались разбудить всего какой-то час назад, обнаружив его отсутствие на завтраке. «Уилл ждет всех и очень нервничает, — продолжал Джон уже более спокойно, видя наше недоумение. — Он не может прийти сюда, так как боится оставить собак без присмотра — они очень возбуждены и рвутся в бой». Я вспомнил Горди и его боевой настрой и сразу живо представил Уилла, держащего упряжку. «А как же палатка? — спросил я. — Ведь он до сих пор не собрал ее!» — «А он не собирался ее брать с собой», — побил Джон наш последний козырь.

Я занял свое привычное место впереди, упряжки выстроились следом, телеоператоры, зайдя со стороны солнца, расположились невдалеке от места старта, Лоран с камерой выбрал позицию метрах в пятистах впереди и попросил меня провести упряжки между камерой и холмами Патриот. Я отвечал, что если хватит сил лидировать первые несколько минут после старта, то непременно выполню его просьбу. Сейчас, стоя впереди, я с тревогой посматривал на скулящих от нетерпения, рвущихся из постромок собак и представлял, с какой скоростью они бросятся вслед за мной. Лоран выбрал позицию на пределе моих возможностей, а хватило только на то, чтобы добежать до кинокамеры, упряжка Джефа меня достала, а самая неистовая, состоящая более чем наполовину из свежих собак упряжка Уилла догнала собак Кейзо, и Горди

принялся планомерно крушить побежденных. Все смешалось. Я понял: единственное, что может охладить боевой пыл Горди, так это постромки и первая непогода, все остальные меры бесполезны.

Мы перестроились. Вперед пошла Тьюли, я же занял свое некогда законное место рядом с Уиллом. Как я и предполагал, энтузиазма у собак Уилла хватило километра на два, затем они сменили бодрый галоп на обычную рысцу, но тем не менее мы продолжали двигаться достаточно быстро. Вскоре нас догнал снегоход. За рулем лихо восседал Джон, за ним Лоран, а на санях, укрывшись от ветра за ящиками с аппаратурой, сидели оба помощника Лорана. Снегоход, несмотря на тяжело груженные сани, обогнал нас и скрылся впереди — Лоран поехал занимать очередную позицию для съемок.

Мы поднимались на плато. Горы Элсуорт оставались позади, и, наверное, вид упряжек на фоне этих гор и привлек внимание нашего неугомонного Феллини. После того как мы ушли из-под прикрытия холмов Патриот, ветер стал ощутимее, а направление его (от юго-запада) не сулило нам ничего хорошего. Несмотря на частые остановки, вызванные съемками, и поздний выход, к 6 часам мы прошли около 15 миль — весьма многообещающее начало! Когда съемочная группа подъехала со своего последнего наблюдательного пункта, мы уже расставили все палатки. Джон обнаружил, что во время езды из саней выпал мешок с комплектом палаточных кольев. Лоран, как заправский ковбой, вскочил в седло снегохода и скрылся в снежной пыли. Через 20 минут он вернулся с кольями. В Антарктиде, почти как в Японии, можно все, что угодно, оставлять на улице — никто не возьмет!

Вечером Лоран запланировал съемки в нашей палатке. Мы с Этьенном, имея уже достаточный опыт общения с нашим режиссером, знали, что, если промедлить с ужином до начала съемок, можно лечь спать голодными, поэтому мы постарались поужинать до прихода Лорана, и нам это почти что удалось — румяная физиономия Лорана показалась в дверях палатки, когда мы уже допивали чай. «Стоп! — закричал с порога Феллини. — Мне необходима сцена чаепития». И мы стали пить чай по-кинематографически. Холод заползал в распахнутую дверь палатки одновременно с идеями режиссера. «А сейчас, доктор, сообщите Виктору последние новости из России, которые вы узнали сегодня утром из передачи «Радио Франции». Этьенн доходчиво объяснил мне, что у нас в стране перестройка, и что она всем на западе безумно нравится, и все с интересом ждут, чем же все это кончится.

Через полчаса температура в палатке упала до температуры окружающего воздуха и укутанный в меха режиссер получил неоспоримые преимущества перед актерами, одетыми по-домашнему. Рассудив, что все дальнейшие попытки показать нас мирно беседующими у камелька неизбежно низвергнут его фильм с вершин документалистики в пучину «неореализма», Феллини с решительностью, делающей ему честь, застегнул молнию двери. Съемки закончились. Лагерь в координатах: 80,5° ю. ш., 80,7° з. д.

11 ноября, суббота, сто восьмой день.

Вновь ветер белой маетой Качается в дверях, На Антарктическом плато В начале ноября.

Сильная поземка, но видимость удовлетворительная, редкие и вялые мазки голубой краски по серому холсту неба. Сегодня вместо традиционного обзора погоды сообщил ребятам только, что «утро доброе» и, кажется, не очень холодно. Необоснованные репрессии против моего ящика с научной аппаратурой, в результате которых он был оставлен в базовом лагере, дали о себе знать. Я оставил в нем все свои термометры, поскольку был уверен, что без ящика мне их не провезти и ста метров. Теперь буду пользоваться биметаллическим карманным термометром Этьенна, чрезвычайно надежным, но, увы, весьма и весьма приблизительным, хотя, конечно, для нашего внутреннего пользования его вполне хватало.