Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
Вечером Крике сообщил, что завтра DC-6 собирается вылететь на холмы Патриот, так как комиссия признала его годным к летной службе, и поэтому каждый из нас может передать список вещей, которые было бы желательно доставить на Полюс. В нашу палатку приходили поочередно Уилл, Джеф, Дахо, Кейзо, а мы с Этьенном, как два кота Васьки, слушали да ели. После того как радиосвязь закончилась, уже в начале одиннадцатого Этьенн, облегченно вздохнув, забрался в спальник и, устроившись поудобнее, занялся своим любимым занятием: чтением на ночь ежемесячного приложения к газете «Монд» — «Монд дипломатик». Ежемесячник публикует материалы международной жизни, и сейчас внимание Этьенна привлекла статья, посвященная нашей перестройке. Это означало, что завтра за завтраком у нас будет очередная дискуссия на политические темы. Мы каждое утро обсуждали с Этьенном какие-нибудь глобальные проблемы, прослушав накануне очередную передачу французского радио о событиях международной жизни, а событий этих в то время было чрезвычайно много, особенно в Восточной Европе. Этьенна радовали эти изменения, сближение Западной и Восточной Европы, и он постоянно хвалил Горбачева. Я рассказывал Этьенну о том, как проходит перестройка у нас в стране, а также о том, что в экономике если и есть какие-то изменения, то не в лучшую сторону: в магазинах по-прежнему нет товаров и за всем очереди. А Этьенн все удивлялся. «Как же странно устроена ваша экономика, — говорил он. — С одной стороны вы запускаете корабль многоразового использования и на виду у всего мира блестяще сажаете его в беспилотном варианте, а с другой — в магазинах нет сыра, даже сыра», — повторял он, чисто по-французски считая, что если в магазине нет сыра, то, значит, нет ничего. «Но вы справитесь с этими проблемами, — заключил он. — Не может быть, чтобы не справились, такая великая страна… Вот у нас во Франции все есть, — продолжал он, — но мы не очень любим работать, у нас большие отпуска, совсем не так, как, скажем, в Японии или Германии». Я уверил Этьенна, что по части отпусков мы можем вполне поспорить с французами, а что касается праздников, то их у нас, наверное, даже и побольше будет. Мы пришли к выводу, что наши страны в этом схожи, а различие в том, что у нас есть «Буран», но нет сыра, а у них — наоборот.
У Этьенна возникла неплохая идея обмена семейными визитами после экспедиции: он с Сильви приедет ко мне погостить в Ленинград, а мы с Наташей — к нему в Париж. Звучит заманчиво, но все это еще, ох, как далеко! Сегодня, воспользовавшись солнечной погодой, сразу же после остановки я развесил спальный мешок на лыжах для просушки и за три часа, пока мы возились с радиосвязью и ужином, он прилично подсох, и спать сегодня должно было быть намного приятнее.
Нечасто мне приходилось для описания утра применять слово «солнечное», «безветренное», но сегодня выдался именно такой день. В палатке тепло, и мы некоторое время колебались, переходить ли на облегченный вариант одежды, но потом все-таки подавили в себе это опасное желание (погода меняется очень быстро, а переодеваться особенно некогда, да и негде). Правда, я все-таки вместо обычной флисовой рубашки под штормовку надел более легкую рубашку и абсолютно не пожалел об этом, если бы не одно обстоятельство. В той рубашке у меня был очень удобный нагрудный карман, в который я обычно утром перед выходом клал кусочек сыра. За четыре часа активного хода на лыжах он оттаивал и даже достигал комнатной температуры, и к обеду я имел солидное и, главное, съедобное подкрепление. В новой рубашке такого кармана не было, и я, не желая изменить своей привычке, положил курочек сыра во внутренний карман комбинезона. Однако сегодня поверхность неоднократно заставляла меня проявлять чудеса эквилибристики, и, наверное, во время одного из пируэтов сыр выпал, а далее все, как в известной басне Крылова.
Неожиданную прыть стала проявлять упряжка Уилла, идущая за мной вот уже второй день. Он поставил впереди Рэнду и Рекса, и те просто приходили в неистовство, когда видели меня впереди. Они мчались так быстро, что Уилл не мог удержаться рядом и постоянно ехал на облучке, но, несмотря на это, собаки легко доставали меня. Чтобы поддержать высокий темп, двигались мы так: Уилл не без труда останавливал свою упряжку и давал мне уйти вперед на 400–600 метров, затем пускал ее вперед, и постепенно собаки меня доставали. Когда расстояние между нами сокращалось метров до пятидесяти, Уилл вновь тормозил упряжку и так далее. Остальные собаки тоже старались не отставать от уилловских, и, двигаясь таким образом, мы прошли до обеда 14,5 мили, что являлось абсолютным рекордом. Глядя, как собаки Уилла легко и быстро тянут нарты, несмотря на сидевшего на них хозяина, я то и дело вспоминал об оставленном на холмах Патриот в базовом лагере маленьком красном ящике с озонометром, весившим раз в шесть меньше, чем Уилл.
Опять заметил, что отворачиваю вправо. Наверное, это связано отчасти с тем, что гребни застругов ориентированы главным образом по линии юго-юго-восток — северо-северо-запад, и, чтобы преодолеть наиболее крупные из них, я постоянно поворачивал вправо, и, несмотря на то, что затем старался выровнять курс, наверное, ошибка все-таки накапливалась и приводила к этому злополучному правому уклону. После обеда увидели впереди мираж — плавающие на горизонте горы Тил. До них еще около 80 миль, но тем не менее они видны настолько четко, что некоторое время я шел прямо на них и никакие заструги не могли сбить меня с курса. Но, к сожалению, к вечеру мираж пропал, и вновь нас окружала уходящая к югу пологими белыми холмами пустыня.
Сегодня я подписал контракт с Этьенном на выполнение части его научной медицинской программы. Оставив в базовом лагере свой озонометр, я перестал выполнять какую-либо научную программу. Не могу сказать, что я особенно переживал по этому поводу: мне вполне хватало нагрузки, которую я нес как пойнтмен, но всякий раз, глядя, как профессор, еле передвигая уставшие за дневной переход ноги, идет с лопатой на плече в наветренную от лагеря сторону, чтобы вырыть очередной шурф для отбора образцов снега, я чувствовал некоторые угрызения совести за свое пусть вынужденное, но бездействие. Этьенн тоже как-то плавно на тормозах спустил свою начатую с таким рвением и энтузиазмом программу по отбору проб мочи и крови. Большая литровая полиэтиленовая банка, в которую мы собирали суточную мочу, была утеряна, образцы крови было решено отбирать только на промежуточных станциях, и единственное, что мы делали по этой программе, так это время от времени заполняли анкеты с уже заученными наизусть вопросами и ответами. И вот сегодня во время радиосвязи Крике сообщил Этьенну, что представитель Европейского научного центра, разработавшего эту программу в плане исследования физического и психологического состояния участников экспедиции в условиях столь длительного и трудного перехода с частичной изоляцией от окружающего мира, поинтересовался тем, как идет ее выполнение. Это, очевидно, и послужило толчком к началу нашего сегодняшнего разговора, закончившегося подписанием контракта. Этьенн сказал буквально следующее: «Послушай, Виктор, я знаю, что ты сейчас безработный. Не смог бы ты взять на себя отбор раз в неделю суточной мочи у ребят, а также заполнение анкет, так как у меня на это нет более ни желания, ни сил. Европейский центр оплачивает эту работу. Половину ее или около того я уже выполнил, если ты примешь мое предложение, то, соответственно, вторая половина этой суммы твоя!» Я недолго думая согласился и с завтрашнего дня должен был приступить к своим новым обязанностям.
Сегодня, когда мы закончили переход, Джеф подошел ко мне и спросил: «Послушай, неужели ты не устал постоянно идти впереди?» И после моего отрицательного ответа (а я действительно не настолько устал, чтобы об этом стоило говорить) Джеф с сомнением покачал головой: «Это невозможно!» Я пожал плечами и пошел ставить палатку.
Из базового лагеря получили информацию о том, что Месснер продвинулся за эти десять дней на 60 миль — вполне естественно при таких застругах и сильном встречном ветре. По их сообщению, они шли без лыж, а сегодня вообще сидели в палатках из-за сильного встречного ветра. Передали в базовый лагерь наши самые лучшие пожелания Месснеру и Фуксу, а также узнали их рабочую частоту и время их радиосвязи.
Сегодня рекордный переход — около 29 миль! Мираж стал явью, и горы Тил, с утра выглядевшие небольшим размытым серым пятном, к обеду превратились в отчетливо различимую темную полоску, которая постепенно приобрела очертания горного массива с плоской вершиной и с практически отвесными обращенными к нам бесснежными северными склонами. Даже с такого расстояния массив выглядел очень внушительно, особенно посреди окружавшей его белой плоской равнины. Резко очерченными четкими формами он даже отдаленно напоминал огромную усеченную пирамиду. Градусах в тридцати левее из-под снега торчала вершина кажущегося совсем небольшим по сравнению со своим мощным соседом нунатака Зонтаг. Насколько я помнил немецкий, это означало воскресенье, и именно в воскресенье мы, по нашим расчетам, должны были прийти к складу с продовольствием в горах Тил. Идти впереди сегодня было легко и приятно — при таком заметном ориентире не было необходимости смотреть на компас, да и поверхность была ровной. Солнце грело спину, ветер остужал лицо, собаки бежали легко, словом, день выдался на славу. Правда, к вечеру ветер усилился, но при совершенно ясном небе, что являлось как раз признаком хорошей погоды на завтра. Получили приятное известие из базового лагеря: DC-6, совершив казавшийся еще вчера невозможным перелет, благополучно приземлился на холмах Патриот и, забрав всех журналистов, томившихся в палаточном лагере более двух недель, вылетел в Пунта-Аренас. Итак, первый вариант спасения экспедиции, несмотря на свою малую вероятность, начал воплощаться в жизнь.
Эти последние несколько дней упряжка Уилла вне конкуренции: собаки тянули нарты очень дружно и быстро, а Уилл с гордым видом стоял на облучке. Самое интересное начиналось в случае, если он не успевал остановить их до того, как они меня догоняли. Если же это происходило, то начиналось нечто невообразимое: Рекс и Пэнда, одновременно требуя моего внимания, подпрыгивали вверх, стараясь лизнуть меня в лицо, и им это часто удавалось, Сэм старался спрятать свою мохнатую голову в моих коленях, а Хэнк при этом его старательно оттирал и грозным рычанием отгонял всех прочь. Мне стоило большого труда избавиться от столь настойчивого внимания собак и вырваться из их лохматого круга, тем более что они полностью игнорировали команды Уилла, призывающего их к порядку, чем приводили последнего в неистовство. Чтобы взять ситуацию под контроль, Уилл использовал короткий обломок лыжной палки, которым он устрашающе стучал по какой-нибудь лежащей на нартах коробке (сейчас он на время отказался от своих методов воспитания, наверное, потому что и погода улучшилась, и собаки работали отменно, и не было никаких причин для плохого настроения). На некоторое время порядок восстанавливался, и этого мне вполне хватало, чтобы отбежать от них на небольшое расстояние.
Сегодня во время обеденного перерыва, когда мы, не сговариваясь, выразили удивление по поводу столь необычной прыти собак Уилла, которые до того (да и в Гренландии тоже) не отличались особенным рвением, Уилл пожал плечами и сказал: «Мне кажется, они неравнодушны к Виктору». С ним неожиданно согласились Джеф и Кейзо, что было для меня весьма лестно. Разгадку нашел Этьенн: «Виктор единственный из нас, кто регулярно принимает снежный душ, и поэтому, я думаю, он и пахнет несколько иначе, чем мы, джентльмены». Эта история показалась всем достаточно правдоподобной и еще прочнее укрепила мое лидирующее положение. Как бы в подтверждение слов Этьенна, сегодня во время одной из таких творческих встреч с собачьим коллективом Пэнда в приливе верноподданнических чувств в высоком прыжке носом разбил мне очки. Вечером в эфире одновременно работали сразу три наши станции — Русская, Ленинградская и Беллинсгаузен. Этьенн в ужасе.