Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
Утро было настолько спокойным и солнечным, что я в своем легком костюме от Адама не спеша прошелся между палатками и рассказал ребятам полученную вчера по радио вдохновляющую новость об ожидающем нас на Полюсе топливе, завершив, как обычно, утренний выпуск новостей сводкой о погоде. По оживлению, с которым меня встретили собаки можно было судить о том, что они хорошо отдохнули за эту безветренную ночь. Нунатак Льюис впереди и чуть слева был отличным ориентиром, что сулило мне как пойнтмену не очень сложный день — словом, все складывалось один к одному и настроение было прекрасным. Правее нунатака виднелись тянущиеся в южном направлении и постепенно скрывающиеся под ледником отроги гор Тил. В этом районе на карте была отмечена обширная зона трещин. Поэтому, посовещавшись с Джефом, мы решили придерживаться направления на правый от нас восточный склон нунатака. Но надежды на то, что поверхность ледника сегодня будет под стать нашему хорошему настроению, рухнули, не успел я подняться на вершину холма, у подножия которого мы вчера разбили лагерь. Сразу же на вершине начались заструги, высота и количество которых постепенно увеличивались. Неожиданно впереди открылся еще один ледяной купол, повыше, чем предыдущий, и, когда я спустился в ложбину между двумя этими куполами, он на время закрыл от меня нунатак Льюис. Однако я начал подъем, ориентируясь по компасу, а вскоре мне открылась и вершина нунатака. На какое-то время я отвлекся, так как мог иногда позволить себе такую роскошь, когда видимость была хорошей, а впереди был такой четкий ориентир, как сейчас. Я медленно шел, огибая заструги и глядя себе под ноги. Все мои мысли были заняты тем, что я сочинял поэму ко дню рождения Этьенна, который мы должны были отмечать 9 декабря. Поэтому то, что я увидел, когда поднял глаза, было достаточно неожиданным. До вершины холма оставалось несколько десятков метров, а прямо передо мной виднелась десятиметровая трещина, пересекавшая наш курс. Купол, на котором мы находились, круто спускался влево к плато, где мы так безмятежно провели сегодняшнюю ночь; вправо от нас он, плавно поднимаясь, переходил в другой купол с вершиной, сплошь покрытой трещинами. Снежный мост, покрывавший трещину, осел, отчего ее поверхность по форме напоминала корыто с крутыми полуметровыми ледяными краями. Следом за этой трещиной виднелась еще одна такой же ширины, а далее купол начинал понижаться, и его поверхности не было видно. Стало ясно, что мы ошиблись в выборе направления. Следовало брать немного левее, с тем чтобы обойти этот покрытый трещинами купол и по большой дуге, двигаясь по плато, находившемуся сейчас метрах в трехстах ниже, выйти к нунатаку. Поворачивать назад очень не хотелось. Я не сомневался, что мы сможем найти дорогу и здесь. Попросив Уилла подождать меня, я осторожно съехал на трещину, и, двигаясь испытанным способом, пересек ее. Преодолев таким же образом еще две-три трещины, я добрался до начала спуска. Верхняя часть его выглядела вполне сносно, но подножия я не видел, потому и не мог сказать, как он переходит в плато — полого или круто. Дав знак Уиллу подъехать ко мне, я решил, дождавшись его, попробовать спуститься метров на двести и посмотреть, чем заканчивается этот спуск. Отсюда мне был хорошо виден обширный район трещин справа от нунатака: вероятно, тот, который и был указан на наших картах. Что же касается того района, где мы находились, то на картах не было никаких отметок о наличии трещин, хотя в действительности они были, и достаточно большие. Подъехал Уилл. Я объяснил ему, что собираюсь предпринять, и попросил подождать здесь и обрисовать ситуацию ребятам. Уилл сразу же согласился, сказав, что остальные упряжки покамест стоят перед первой трещиной и, по мнению Этьенна с Джефом, следует повернуть назад и обойти купол по плато. Я решил, что ребята, увидев, как Уилл благополучно перебрался через все трещины, присоединятся к нему, а я тем временем разведаю, что там впереди.
Спустившись по склону метров на сто пятьдесят до того уровня, с которого еще мог видеть Уилла, я остановился. Склон купола передо мной уходил круто вниз, но я отчетливо различал его подножие и мог со всей уверенностью утверждать, что наши упряжки здесь пройдут. Во всяком случае тут требовалось меньше решительности, чем тогда, когда мы преодолевали спуск на подходе к холмам Патриот. Я дал знак Уиллу и приготовился ловить его упряжку. Склон был в основном ледяным, но с достаточно обширными участками снега, удобными для торможения. Один из таких участков я и облюбовал для встречи собак Уилла. Упряжка стремительно приближалась. Уилл, повиснув на стойках нарт, тормозил всем чем мог и даже слегка разворачивал нарты на ледяных участках. Я встал несколько в стороне, а Рекс с Пэндой развернулись в мою сторону — этого было достаточно, чтобы затормозить нарты. Я очень удивился, не увидев никого следом за Уиллом. «Они развернулись обратно», — сказал Уилл, переводя дух после спуска. «Вот так да! — подумал я. — Вот так международная солидарность!» Сколько раз до этого мы попадали в сходные и значительно более сложные ситуации, блуждая в неизвестных трещиноватых районах при полном отсутствии видимости, но никогда не разделялись так, как сегодня, при прекрасной погоде, видимости и полном контроле над ситуацией. Но, увы, Западная Европа не поддержала дружных усилий США и СССР в поисках путей выхода из кризиса.
Отсюда с нашего склона было хорошо видно все плато, по которому должны были пройти повернувшие обратно упряжки, и мы, спустившись со склона, могли без труда присоединиться к ним. Поэтому решили с Уиллом подождать здесь и, развернув нарты поперек ветра, устроились поудобнее. По моим расчетам, ребятам потребовалось бы два-три часа, чтобы обойти этот купол. Уилл достал большую плитку шоколада. Горди, моментально отреагировав на шелест фольги, поднялся и подошел к нам посмотреть, чем мы занимаемся. Осмотр, вероятно, его вполне удовлетворил, и он улегся тут же около наших ног. Солнце забралось уже высоко и изрядно грело. Жалко было терять время при такой погоде. Прошло минут сорок или пятьдесят, и я увидел, как сверху точно по нашему следу катит Этьенн, а за ним и все остальные. Я страшно обрадовался и бросился навстречу с распростертыми объятиями. Однако получил несколько неожиданный прием. Жан-Луи прямо на ходу, что называется, не снимая лыж, обрушился на меня с гневной критикой. В том, что он говорил все это совершенно серьезно, не было никаких сомнений — лицо его изменилось и стало некрасивым, губы поджались и голос звучал резко и пронзительно: «Ты что ж думаешь, если у тебя так много сил, то не надо подключать голову. Куда ты нас привел?!» Я опешил, так как не ожидал подобной реакции. Повторяю, мы попадали в ситуации и похуже, но никогда ничего подобного не было. Поскольку я считал, что подобные обвинения не по адресу и высказаны в неподобающей форме, то в долгу не остался, заявив, что задним умом все крепки и со стороны, конечно, лучше видно — куда идти и как, но сейчас, когда мы уже оказались здесь и без излишнего риска могли продолжать путь, все эти претензии, на мой взгляд, были совершенно неправомерны. Далее я просто сказал Этьенну, чтобы он не считал себя самым умным.
Пока мы, как два бойцовых петушка, наскакивали друг на друга, остальные молча стояли рядом и не вмешивались, собаки тоже хранили нейтралитет. Мы одновременно закончили наши обвинения, а затем обнялись, похлопав друг друга по спине. Внешне конфликт был исчерпан. Джеф подъехал к нам и сказал, что во всем происшедшем есть какая-то доля и его вины — ведь курс мы с ним выбирали вместе. Итак, восстановив боевые порядки, мы двинулись дальше.
Спуск был пройден на отлично, и через 15 минут мы уже ковырялись в огромных застругах, которыми было покрыто плато. Заструги располагались так часто и были такими высокими, что мне приходилось буквально выбирать дорогу, иногда меняя курс чуть ли не на 90 градусов. Все время пока я шел, у меня не выходил из головы сегодняшний конфликт с Этьенном. Я рассмотрел ситуацию с разных сторон, но все время приходил к одному и тому же выводу: ребята зря повернули назад. В этой ситуации мне больше импонировало поведение Уилла, который доверял мне и не паниковал раньше времени. Здесь, как и в случае, когда он первым спустился с холма перед базовым лагерем, одолев спуск, признанный Этьенном непреодолимым, Уилл оказался на высоте положения как руководитель экспедиции. Второй руководитель, Этьенн, в обоих случаях, на мой взгляд, проявлял излишнюю нервозность. Я чувствовал, что имею достаточный запас и духовных и физических сил, чтобы брать на себя в этой экспедиции самое трудное: постоянно, без смены идти впереди, каждое утро, невзирая на погоду, обходить все палатки с тем, чтобы просто сказать ребятам «Доброе утро» на их родном языке, и это было необходимо и важно (когда я несколько раз пропускал свои утренние обходы, ребята говорили мне, что им чего-то здорово не хватало по утрам, а именно моего голоса за стенкой палатки). Я вообще старался сделать так, чтобы всем со мной было легко, сознательно превращая себя в некую губку, впитывающую все заботы и печали своих товарищей. А во время сегодняшнего разговора с Этьенном на склоне злополучного купола я не выдержал и сорвался. Какой-то осадок в душе после ссоры все же остался, и я уже вечером, когда мы сидели в палатке, предложил Этьенну выкурить по сигарете в знак полного и окончательного примирения. Тот даже удивился: «Да что ты, Виктор! Я уже и думать забыл об этом, как только мы обнялись. Тем более что это был ты. Я бы никогда не поступил так, например, с Кейзо, зная, что подобная отповедь его надолго выведет из строя, — улыбнувшись, продолжил Этьенн, — а что касается тебя или меня, так здесь все проще — покричали, покричали и успокоились, не так ли?» — и он опять улыбнулся. Улыбка очень его украшала, а поскольку он улыбался довольно часто, то я привык именно к такому выражению его лица» а не к тому, какое я увидел сегодня днем на склоне. Разумеется, и у меня оно было далеко не ангельским, но я его, к счастью, не видел.
Как я уже сказал, после спуска на плато мы попали в зону сильных застругов, которые продолжались всю вторую половину дня и были очень высокими и частыми. Вокруг, насколько хватало глаз, вся поверхность была покрыта острыми снежными гребнями. Я шел вперед, указывая лишь направление, а каждый экипаж сам старался выбрать дорогу для своих нарт, чтобы не перевернуться. Не так-то просто было найти даже клочок ровной поверхности для установки палатки. Джеф и Кейзо водрузили свою пирамиду на вершине огромного плоского заструга, а мы с Этьенном расположились совсем рядом, между двумя могучими гребнями.
Вечером на радиосвязи, к великой радости Этьенна, Беллинсгаузен заговорил по-французски — это Олег пригласил Лорана, который сейчас вместе со своей киногруппой находился на Кинг-Джордже, где снимал фильм о полярниках и пингвинах, населяющих этот удивительный остров. За день прошли 23 мили.
Последний день антарктической весны. Наступление лета уже чувствовалось: погода стала лучше. Вот и сегодня легкий морозец, минус 23 градуса, чистое небо и слабый ветерок с юга. Правда, поверхность всю первую половину дня доставляла мне немало хлопот. Необходимо было придерживаться курса и в то же время петлять среди застругов, ничем не уступающих вчерашним. Однако к обеду обстановка разрядилась, заструги стали пореже и пониже, а снег на ровных участках между ними помягче и поглубже, так что лыжникам стало идти чуть легче, а собакам — чуть труднее. До обеда прошли 11,5 мили. Упряжка Уилла по-прежнему сохраняла удивительно высокий темп, а собаки Кейзо отставали. В порядке оказания помощи Кейзо Уилл перегрузил на свои нарты два блока собачьего корма общим весом 6–8 килограммов — небольшая, но все же помощь. Мы с Этьенном добросовестно уменьшали вес нашего провианта на нартах Кейзо, но наши возможности в этом были далеко не безграничны.
Две собаки из упряжки Кейзо — Кутэн и Оуклок — практически не тянули нарты. У Кутэна проблемы с лапами, и вообще, кажется, все это ему порядком надоело, а Оуклок неузнаваемо изменился после возвращения из Пунта-Аренаса, где отдыхал целый месяц. Он постоянно пребывал в состояли какой-то необъяснимой печали и, когда мы останавливаюсь, не отрываясь смотрел назад, туда, где, по его понятиям, находился Пунта-Аренас. Была ли это несчастная любовь или что-нибудь другое, а может быть, он просто никак не мог прийти в себя после той жестокой трепки, которую задал ему Горди в базовом лагере, неизвестно, но тянуть нарты он не хотел, и поэтому весь вес нарт распределялся между семью собаками, что было для них весьма нелегко. Надо сказать, что отдых в Чили не только пагубно сказался на работоспособности и моральном состоянии Оуклока, но и сыграл злую шутку с Томми. Там, в Пунта-Аренасе, под теплым весенним солнцем Томми решил освободиться от теплого меха, но сделал это неосмотрительно быстро. В результате на нем из одежды остался один подшерсток, отчего он имел поджарый вид и стал походить на львенка. Очевидно, такой необычный вид не только плохо грел беднягу, но и усилил у него и без того явный комплекс неполноценности, аккуратно поддерживаемый его коллегами по упряжке. Для всех этих собак, выросших вместе на ранчо Уилла, Томми был чужаком, а чужаков собаки так же, как и люди, как правило, не слишком любят, и если кому и доставалось в упряжке Уилла, так это чаще всего Томми. Сегодня утром, неудачно попав Уиллу под горячую руку, Томми вырвался от него и, отбежав метров на двести, уселся на снег и стал наблюдать за всем происходящим со стороны. Поравнявшись с Томми, я подошел к нему, присел на корточки и позвал: «Томми, мальчик мой, иди сюда!» Томми как-то по-пластунски подполз ко мне и, перевернувшись на спину, подставил мне свой просвечивающий через редкий подшерсток живот. «Чеши!» — попросил он. Я почесывал ему живот до тех пор, пока не подъехал Уилл и, буквально вставив Томми в постромки, не поволок его, слабо сопротивляющегося, к упряжке.
Я заметил некоторое противоречие между курсом, вычисляемым на основе данных о магнитном склонении на наших картах, датированных 1980 годом, и курсом, определяемым по солнцу. Разница эта около восьми градусов. Вчера я шел по компасу, а сегодня — по солнцу. Анализ наших координат показывал, что я опять, к великой радости моих товарищей, стал понемногу уклоняться в привычную левую сторону, преодолев наконец свой опасный правый уклон. Тем не менее мне удавалось держаться близко к меридиану 90 градусов западной долготы, вдоль которого и лежала наша дорога к Полюсу.
Вечером радиосвязь оказалась неудачной: мы слышали только Беллинсгаузен, да и то еле-еле, нас же не слышал никто. Уловили координаты за вчерашний день: 85,8° ю. ш., 88,1° з. д. Сегодня прошли еще 22,8 мили, что означает немногим менее 20 минут широты, то есть сегодня мы пересекли 86-ю параллель.
Глава 6
Декабрь
Если бы не эти заструги. Се ля ви, Папи! Се ля ви! Вижу Полюс! Встреча в народе и в верхах. Тайная вечеря. Секретные переговоры. Душ на Полюсе. Мясная эйфория. Недоступно? Потому что хорошо! Вечера в японском ресторане. Рождество. Белый склеп профессора.
Два совершенно противоположных по своему звучанию события ознаменовали сегодняшнее тихое солнечное утро — первое летнее утро трансантарктической экспедиции. В 6 часов, как обычно, я вылез из палатки, чтобы принять душ и оглядеться. Погода была на удивление хорошей, впрочем, лето есть лето, даже здесь, в Антарктиде, рядом с Полюсом. Минус 23 градуса, безветрие, солнце и голубое небо. Мое внимание привлекло какое-то движение в районе палатки Джефа и Кейзо. Я увидел, как из ее длинного холодного рукава появилась сначала голова, а затем и все совершенно обнаженное тело Кейзо. По-видимому, он счел эту погоду подходящей для обтирания. Балансируя на стоящем перед входом в палатку фанерном ящике, в точности как «Девочка на шаре» Пикассо, Кейзо, издавая громкие крики, обтирался снегом, который черпал обеими ладонями. Вопли Кейзо разбудили Монти, и тот, спросонья не разобравшись в ситуации, сцепился со своим братом Хоби, отдыхавшим рядом. Поднялся невообразимый шум, все остальные собаки подбадривали драчунов и рвались с поводков, чтобы принять участие в потасовке. Несмотря на то что дрались собаки из его упряжки, Кейзо не отважился наводить порядок в том костюме, в котором принимал снежный душ: Монти и Хоби сцепились не на шутку и в пылу схватки могли и не обратить внимания на беззащитное состояние своего хозяина.