Семейные драмы российских монархов
Шрифт:
Посмотрим на эти цели более внимательно. Первая из них выглядит на первый взгляд логично, но только на первый взгляд. Пруссия по своему тогдашнему потенциалу не могла представлять угрозу для России, даже имея во главе такого военного гения, как Фридрих Великий, что наглядно показали события Семилетней войны. В планах северогерманского королевства война с Россией не значилась даже в самой отдалённой перспективе. Так что страшным для России Фридрих не был, а вот хлопоты действительно мог доставить. Справедливости ради отметим, что среди русской элиты существовало мнение, что политика Фридриха II является опасной для России и русских интересов в Европе. Такой позиции придерживался канцлер А.П. Бестужев-Рюмин, который стремился всячески усилить у императрицы это
Действительно, гегемония Пруссии в Германии — цель жизни Фридриха — существенно меняла бы политический баланс в Европе, что было не в интересах России. С другой стороны, Россия не была заинтересована в полном уничтожении Пруссии как государства, её предполагалось лишь «ослабить». Но Фридрих в силу своего таланта политика сумел бы доставить хлопот и в ослабленном состоянии, то есть цель была недостижима.
Вторая цель — укрепление Австрии, путём возвращения ей захваченной пруссаками Силезии — как будто отвечала интересам России: Империя была нашим союзником в борьбе против турок. Но при этом как бы забывалось, что союз России и Австрии был оборонительным, а в случае крупного успеха антитурецкой лиги конфликт интересов среди её участников по поводу раздела турецкого наследства был неизбежен (в будущем так и получилось). В любом случае: союз против турок зависел от воли австрийского двора, а вот содействие в возвращении Силезии предстояло оплачивать русской кровью.
Что же касается проекта присоединения к России Курляндии и некоторых других польских земель (округление границы), то, как показал дальнейший ход событий, завоёвывать прусские земли для этого не требовалось. Через 10 лет Екатерина проделает всё это, что называется, без единого выстрела (зато в тесном сотрудничестве с прусским королём).
Е.В. Анисимов, говоря о причинах вступления России в Семилетнюю войну, отметил, что речь шла «именно об имперских интересах России, о далекоидущих планах экспансии и распространения влияния Петербурга на другие страны». Добавим, что эти имперские интересы входили в противоречие с национальными интересами России.
Впрочем, была и ещё одна причина, сыгравшая не менее, а может, и более важную роль в принятии решения о вступлении в войну, — личная обида Елизаветы Петровны на прусского короля. Когда Фридрих Великий узнал о складывающейся против него коалиции, то пошутил, что воевать придётся против трёх нижних юбок, имея в виду Елизавету, Марию-Терезию Австрийскую и мадам де Помпадур — фаворитку Людовика XV. Причём это была ещё одна из самых пристойных шуток, которые король отпускал по поводу союза трёх первых дам Европы. Шутки Фридриха были всегда остроумны, часто непристойны и непременно достигали ушей тех, о ком он говорил. Русская императрица была давней мишенью для остроумия короля. Он высмеивал и её низкое происхождение, и безнравственный образ жизни, и попытки сохранить в почтенном возрасте красоту — в общем, вольно или невольно сделал всё, чтобы Елизавета возненавидела его не только как политического противника, но и как личного врага. А XVIII век был временем, когда государи ещё не отказались от взгляда на войну как на личный конфликт между ними.
Таким образом, Россия вступила в войну того типа, о котором потом писал русский полководец XIX века Михаил Дмитриевич Скобелев:
«Подло и постыдно начинать войну так себе, с ветру, без крайней, крайней необходимости… Никакое легкомыслие в этом случае непростительно… Чёрными пятнами на королях и императорах лежат войны, предпринятые из честолюбия, из хищничества, из династических интересов».
Среди правящей элиты страны против войны открыто выступил только великий князь Пётр Фёдорович. Обычно его выступление связывают с пруссофильством и поклонением перед Фридрихом Великим, но, как мы видим, у наследника престола были и другие весомые основания для занимаемой им позиции.
В начале лета 1757 года русская армия во главе с генерал-фельдмаршалом Степаном Фёдоровичем Апраксиным перешла прусскую границу. Одновременно был обнародован манифест императрицы Елизаветы, в котором говорилось: «Мы для того армиям нашим повелели учинить диверсию в областях короля Прусского, дабы его тем принудить к постоянному миру и к доставлению обиженным праведного удовольствия…» Как мы видим, термин «принуждение к миру» был в арсенале российской дипломатии ещё в середине XVIII столетия.
19 августа 1757 года русские войска столкнулись у деревни Гросс-Егерсдорф с армией прусского фельдмаршала Иоганна фон Левальда. Пруссаки почти в два раза уступали по численности армии Апраксина, но их командующий был столь невысокого мнения о «восточных варварах», что решил атаковать и при столь неблагоприятном для себя соотношении сил. Оба фельдмаршала совершили ряд ошибок, но умелые действия русских генералов, мужество и стойкость солдат, качественное превосходство русской артиллерии принесло нашей армии победу. Потеряв почти пять тысяч человек, прусское войско в беспорядке отступило. Потери русской армии были несколько больше, чем у противника, — 5989 человек, но она удержала за собой поле битвы, захватила 29 неприятельских орудий и сохранила полный боевой порядок. Победа над грозным противником сразу же подняла боевой дух русской армии и мнение о ней в глазах союзников. И тем неожиданнее стала для всей Европы новость, что после столь впечатляющего начала русская армия начала отступление из пределов Пруссии и к началу октября 1757 года почти полностью покинула оную. Не меньше союзников были удивлены таким поворотом событий и в Петербурге. Там командующего армией заподозрили ни много ни мало в измене, отстранили от должности и отдали под суд. Следователи обратили внимание, что решение об отступлении фельдмаршал принял ровно через неделю после того, как произошло резкое ухудшение здоровья императрицы. В этом усмотрели желание угодить «молодому двору» — Петру и Екатерине.
В реальности же решение об отступлении было принято не единолично Апраксиным, а созванным им военным советом, все без исключения члены которого высказались за отступление на зимние квартиры по причине острой нехватки продовольствия и фуража. Такое единодушие генералов заставляет усомниться в популярной и по сию пору у некоторых историков версии о решающем значении придворной интриги. Сам Апраксин, конечно, мог рассчитывать на милости со стороны наследника престола, но сложно предположить, что так же мыслили его генералы, подавляющее большинство из которых не имело никаких связей при дворе.
Как упоминалось выше, война России против Пруссии не отвечала национальным интересам страны, и генералитет русской армии прекрасно это понимал. Генералы не могли выразить своего мнения до начала военных действий, так как, тогда это дало бы основание усомниться в их храбрости и компетентности, но после крупной и уверенной победы подобные упрёки уже не грозили.
Генералы могли считать, что задача «ослабить прусского короля» ими в некоторой степени выполнена, а воевать за австрийские и французские интересы ни им, ни их солдатам не хотелось.
Эта позиция русского генералитета будет ещё не раз проявляться во время Семилетней войны. Двор пытался бороться с этим, часто меняя командующих, изыскивая всякий раз всё более решительных и бодрых, но они почему-то всякий раз теряли воинственность, получая этот пост.
Сменивший Апраксина генерал-аншеф Уильям Фермор после сражения при Цорндорфе (25 августа 1758 года), где ему удалось устоять против самого Фридриха Великого, не стал пытаться «развить успех», а отступил за Вислу.
Сменивший Фермора генерал-аншеф Пётр Семёнович Салтыков 12 августа 1759 года совместно с австрийским фельдмаршалом Дауном нанёс сокрушительное поражение «непобедимому» Фридриху при Кунерсдорфе, когда пруссаки потеряли на поле боя 14000 солдат убитыми, 4500 — пленными. Трофеями победителей стали 28 знамён и штандартов, 172 пушки и армейские припасы. После столь блистательной победы русский командующий сделал то же, что и его предшественники, — отступил на зимние квартиры. Более того, в следующем году произведённый в фельдмаршалы Салтыков «по болезни» попросился в отставку.