Сердцу не прикажешь
Шрифт:
Малколм посмотрел на нее каким-то странным взглядом, который она не поняла, а потом, с уже знакомой ей иронией, к которой она почти привыкла, спросил:
— Неужели?
— Я сейчас срежу в саду свежие цветы и принесу вам в спальню, — воскликнула Марсия, все еще надеясь развеселить его. — Скажите, какие цветы вы любите? Можете называть любые, я никогда еще не видела такого сада, он полон цветов.
— Разумеется, не видели, — резонно заметил Малколм. — Ведь прошлым летом вас здесь еще не было.
Марсия поняла, что ее поставили на место, но объяснила это капризами больного человека и решила не обращать внимания.
— Хорошо, я выберу цветы по своему вкусу, — сказала она. — Вам ничего не надо принести?
— Все, что мне нужно, мне принесут слуги, — остановил ее Малколм. — Что же касается цветов, благодарю, они мне не нужны. Пожалуйста, не утруждайте себя.
— Малколм! — все же попыталась еще раз Марсия. — У вас ежедневно должны быть свежие цветы. В первый день вашей болезни я принесла вам розы. Они полностью распустились и вот-вот станут осыпаться.
— В таком случае их следует выбросить, — заявил Малколм, — а свежих мне не нужно.
Дальнейшие попытки были бесполезны; обескураженная Марсия смотрела, как Малколм, распечатав конверт, углубился в чтение письма, напрочь игнорируя ее присутствие.
«Что с ним? — думала она. — Его грубость абсурдна, ее нельзя объяснить только болезнью».
Он вел себя как капризный ребенок, но Марсия уже хорошо изучила Малколма и поняла, что грубость его намеренна, он не просто срывал на ней сиюминутную досаду или раздражение.
Выйдя в сад, Марсия вдруг поняла, что произошло в тот вечер, когда с Малколмом случилось несчастье.
Он видел, как Джеральд обнял ее и поцеловал, и по-своему истолковал это.
При этой мысли Марсия залилась краской стыда.
Она была умна и понимала, что, зная о ее родителях, Малколм имел право усомниться в ней, решить, что от нее рано или поздно вполне можно ждать нечто подобное.
Как объяснить ему? Как рассказать, что было на самом деле?
Ведь она не должна забывать и о Джеральде, чей заработок и карьера зависят от доброго расположения Малколма. Если муж действительно так раздражен, прежде всего может пострадать Джеральд.
«Что мне делать? Как все это уладить?» — думала она.
Марсия бродила по лужайке. Было около трех пополудни, солнце стояло высоко, и день был жаркий.
Но Марсия дрожала, словно от озноба, и руки ее были холодны как лед.
«Неужели я так боюсь Малколма?» — спрашивала она себя.
Да, она боялась его. В нем так мало человеческого тепла, он так высокомерен.
«О, если бы Джасмин была здесь. Как мне нужен ее совет», — терзалась бедная Марсия.
Она готова была броситься к телефону, но тут же остановила себя. Такой разговор по телефону невозможен. А больше ей не к кому обратиться; она все должна решать сама.
Ясно одно — нельзя бездействовать. Марсия пересекла лужайку и через чугунные ворота вошла в парк. Какое-то время она шла по главной аллее, но потом свернула налево и по поросшей травой тропке направилась к церкви.
На погосте лишь на нескольких могилах были цветы, остальная его часть представляла картину полного запустения; могильные камни густо поросли мхом. Здесь все нуждалось в наведении порядка.
Тень от высоких тисов усиливала атмосферу печали и покоя.
Марсия, открыв калитку и пройдя по узкой каменной дорожке, вошла в церковь.
Здесь было прохладно и стояла удивительная тишина. Резная дубовая скамья скрипнула, когда Марсия опустилась на нее. Из витража над алтарем, переливаясь радужными красками, пробился солнечный луч.
Марсия увидела на стенах мемориальные доски с именами погребенных, на некоторых были скульптурные изображения коленопреклоненных молящихся. Казалось, церковь стала семейным мемориалом Грейлингов.
Марсия вдруг почувствовала себя здесь посторонней.
Это место принадлежит Малколму, оно — часть его плоти; те, кто дал ему жизнь, покоятся здесь, и однажды придет час и он присоединится к ним.
«Где в это время буду я?» — думала Марсия.
Где и в каких неблагоприятных обстоятельствах по воле судьбы окажется она в это время?
Марсия поднялась и покинула церковь. Она искала в ней приюта, но ей было отказано. Возвращаясь в дом, она наконец приняла решение.
Надо поговорить с Малколмом, хотя бы ради Джеральда. Она побаивалась этого разговора, но знала, что у нее хватит на это смелости.
В холле ее уже ждал чай, но она даже не подошла к чайному столику, а медленным шагом поднялась по широкой лестнице.
Последние шаги дались ей через силу, и когда она оказалась перед дверью спальни Малколма, лицо ее было бледным.
Постучав, Марсия услышала резкое:
— Войдите!
На мгновение ей показалось, что у нее отнялись ноги — они не слушались ее. Однако, сделав над собой усилие, она открыла дверь.
Малколм молча смотрел на нее, и по его виду было ясно, что он не рад ей. Но она закрыла за собой дверь, подошла к его постели и села на стул рядом.
Марсия собиралась говорить с ним стоя, но выдержка изменила ей, и она поняла, что должна сесть, иначе не в силах будет сказать ему то, на что со страхом решилась.
— Малколм, — начала она, и собственный голос показался ей слабым и незнакомым. — Я должна поговорить с вами.
Он отложил блокнот, но карандаш оставил в руке и стал вертеть его в пальцах, нахмурившись, словно был недоволен тем, как это у него получается.
— Я хочу знать, — начала Марсия, — почему третьего дня вы оказались на балконе?
— Я не готов обсуждать это с вами, — ответил Малколм.
— Почему? — негодующе воскликнула Марсия.
Он посмотрел на нее так, словно ее вопрос удивил его.