Сердцу не прикажешь
Шрифт:
Но было очевидно, что вам это не нужно. Не знаю, зачем вы женились на мне, и, возможно, никогда этого не узнаю. Но одно мне ясно: не из нежных побуждений, как я, дура, думала, и совсем не из любви ко мне.
Наступила пауза.
— Мне стыдно, — сказала Марсия. — Ужасно стыдно.
Больше она не могла сдерживать себя. Слезы текли по ее бледным щекам, из груди вырывалось приглушенное рыдание. Марсия вскочила, ничего не видя от слез, протянула руку и нашла наконец дверь. Когда она захлопнулась за ней, Малколм остался один. Он растерянно смотрел на стул,
Глава 7
Малколм лежал в темноте с открытыми глазами. Сон не шел к нему.
Он видел перед собой залитое слезами лицо Марсии, ее обвиняющий взгляд и слышал повторявшиеся как эхо ее слова.
Откровенность Марсии словно сорвала пелену с его глаз, скрывавшую все эти месяцы правду. Он увидел себя таким, каков есть на самом деле. Он знал, насколько справедливо все, что сказала Марсия.
Малколм тоже почувствовал стыд.
Он добросовестно пытался разобраться в том, что произошло с ним с того момента, когда он встретил похоронную процессию и узнал о смерти Элизабет, и по сегодняшний день, когда Марсия не выдержала и восстала против его жестокости.
Став собственным судьей, Малколм осудил себя беспощаднее, чем это мог бы сделать кто-либо другой.
Он сознавал свою суровость, желчность и враждебность и не пытался оправдывать себя излишней чувствительностью своей натуры, тем, что у него шалят нервы и что его отчаянные поиски красоты окончились неудачей.
Малколму припомнились все слова и фразы, сказанные им Марсии с одной лишь необъяснимой целью: обидеть ее, причинить ей боль.
Он видел, как вспыхивает ее лицо от резкого слова, как она молча отворачивается и делает вид, будто ничего не произошло, только чтобы он не заметил, что достиг своей цели.
«Почему, почему я поступаю так?» — спрашивал он себя, словно надеялся получить ответ.
Он был уверен в том, что он — страдающая сторона, что это его обидели.
И все потому, что он рассчитывал стать баловнем судьбы, полагал, что она с самого начала будет к нему щедра и благосклонна; он много брал от жизни, ничего не давая взамен.
Теперь он с прискорбием сознавал, что в его жизни были два великих момента, лучшие его чувства достигли пика, когда он не брал, а отдавал, когда полюбил бескорыстно, самозабвенно и от всего сердца.
Как слеп и глух он был к тому, что говорила Элизабет.
Он завидовал ее светлому спокойствию, считал, что она владеет какой-то тайной — личной и неприкосновенной, составляющей неотъемлемую часть ее существа, а она ведь пыталась обратиться к тому хорошему и высокому, что было в нем. По он этого не понял.
Как получилось, что он не разглядел в себе таких качеств, как доброта и искренность? Потому что погряз в грехе эгоизма и себялюбия, потому что потворствовал мелким капризам своего разума, видевшего звезды в грязной луже!
Он проглядел что-то такое, что могло бы изменить его жизнь, и этим наказал не только себя, но принес страдания и Марсии тоже. Он намеренно заставлял ее страдать, и нет ему в том прощения. Не простится ему и то, что он так бездарно загубил свой второй брак.
В течение шести месяцев он был мужем девушки, которая во сто крат лучше его и чувств которой он не заслужил. Он предпочел обращаться с ней хуже, чем с последней уличной девкой. Он оскорблял ее, пытался мучить.
Малколм безжалостно бичевал себя в тиши своей спальни.
Он забыл о гордости, осталась одна лишь боль, какую испытывает человек, когда, отказавшись от лжи и притворства, остается один на один со своей неприглядной сутью. Став себе судьей и судом присяжных, Малколм признал себя виновным, и в этот момент будущее показалось ему лишенным надежд.
Когда Марсия ушла, Малколм стал ежеминутно ждать, что вот-вот откроется дверь его спальни, войдет слуга и подаст записку от Марсии, в которой та сообщает о своем отъезде. Он с трудом удерживался, чтобы не позвать слугу и не справиться у него, укладывает ли ее светлость свои чемоданы. Он напрягал слух, стараясь уловить каждый звук в доме, который мог бы подсказать ему, где сейчас Марсия и что она делает.
Спустя какое-то время Малколм, разобравшись в себе, уже знал, что уход Марсии из его жизни страшит его не тем, что его ждет полное одиночество, когда он снова останется один на один с ненавистным ему собственным «я». Объятый тревожным предчувствием, он более не сомневался: ему необходимо, чтобы Марсия была рядом.
И не только потому, что, строя свои нелепые эгоистичные планы, он видел ее матерью своих детей. Она прежде всего нужна ему как женщина. Это чувство не было еще любовью, он это знал, но он страстно желал все начать сначала, сделать ее счастливой и самому обрести в ней свое счастье.
Это казалось ему вполне возможным, если бы не их последний разговор. Теперь же между ними встала преграда, и она может оказаться непреодолимой, если Марсия возненавидит его.
Снова и снова он перебирал в голове мысли, ища способ все исправить, и злился, что беспомощен и прикован к постели.
Малколм не решался послать за Марсией... вернее, не смел. Она может отказаться и не прийти или сообщить, что уезжает и потому не желает его видеть.
Если бы он мог сам пойти и поискать ее, раздраженно думал он, зайти в ее комнату, заставить ее выслушать его, позволить ему извиниться перед ней!
Если Марсия уедет, он сможет найти ее лишь спустя несколько недель, чтобы попросить ее вернуться и простить его.
Написать ей о том, что творится в его душе, Малколм не мог. Слова на бумаге пусты и сухи и не передают живых чувств. Ему казалось, что все его объяснения и мольбы о прощении на бумаге покажутся неискренними.
«Дурак! Какой дурак! — бормотал он себе под нос. — Отказаться, просто выбросить вон то, что могло бы составить мое счастье!»
Малколм чувствовал, что сходит с ума от этих мыслей; жалость к себе сделала его слепцом. Но теперь, когда он все видит и понимает, оказывается, уже поздно.