Сердечные риски, или пять валентинок
Шрифт:
– Давайте так: сегодня и впредь между нами никаких недосказанностей. Мы будем искренни друг с другом, честны и максимально открыты. Забудьте про субординацию, я вообще не сторонник ее.
«Я целиком и полностью за фамильярность».
И в этом похож на брата. Я стиснула челюсти, на миг отвела взгляд. А Вадим с каким-то пугающим вызовом в глазах ждал моих слов.
Откровенность, открытость… Похвальны. С некоторых пор поставлены мною во главу угла. Но для нас с ним… Весьма зыбкие пути для двух людей, едва знающих друг друга. Но он снова давит, спешит
Повернув голову, я через лобовое стекло смотрела на вычищенные ромбы дорожки, ведущей к белым пластиковым дверям аптеки. Поднявшийся ветерок играл с горсточками снега, тонкими змейками пуская их пробежаться по пустому серому пространству, а затем пряча в нагребенном по самые перила лестницы сугробе.
Все меняется. Сейчас это лишь шаловливые порывы ветра, а завтра нас ждет сильный морозный ветер.
Я поежилась.
– Вы осуждаете, - мрачно заключил он. Я, тут же повернувшись к нему, бросила:
– Нет. И не стала бы.
Несколько секунд мы глядели друга на друга не произнося ни слова. В серовато-синем сумраке я различала, как замерцали его глаза, разгладилась морщинка на лбу, дернулся один уголок рта.
Неоднозначная ситуация и нагнетающая эмоции, и разряжающая атмосферу. Разговор, который следует деликатно прервать, - не имею достаточно рассудительности и сил, чтобы пройти через него.
И ощущение, что он читает мои мысли, - напрягает, поражает.
– Вы идеалист, - добавила я, уступив напору его безмолвия и выжидательного взгляда. – Это странное качество для зрелого мужчины, но не отрицательное.
Он усмехнулся:
– Уверены? Моя мать тоже называет меня идеалистом, но ставит жирный минус за это.
Я спрятала глаза, опустив взгляд на свои руки, переплетенные на сумке. Дима никогда не говорил о матери. Наши беседы темы семьи ни разу не касались. Способ держать человека на некоторой дистанции - он применял его, я применяла. Вероятно, бессознательно. Сейчас Вадим в одном коротком предложении сумел не просто упомянуть мать. Его слова внезапно позволили мне представить ее и его рядом, в общении. Видимо, необыкновенная женщина, неординарная. Судя по его ироничному, но мягкому тону и застывшей в глубине глаз грусти, она дорога ему, равно как и он дорог ей, у них есть тепло взаимопонимания. И он постоянно переживает за нее. Она за него, похоже, тоже…
Тревожащий холодок под ложечкой снова напомнил о себе. С еще большей остротой я почувствовала необходимость закончить этот разговор. Каким-то образом.
Уйти, закрыться. Не отвечать, не смотреть на него.
– Вот поэтому считаю первостепенным ко всем найти подход. Но к вам… Почему все так… сложно? Имею в виду себя и вас. Я не враг вам, но вижу, знаю, что вы не желаете со мной говорить и вообще стараетесь меня избегать.
Я застыла на месте, уставившись прямо перед собой.
– Вот поэтому я и хочу пробиться к вам, это важно. Поэтому и говорил об искренности и открытости.
Наблюдая через лобовое стекло за скользящими по расчищенной дорожке извивающимися снежными змейками, все чаще закручивающимися в замысловатые узоры из колец, я отметила: ветер усиливается… Прислушалась к урчанию двигателя.
– Да, я понимаю, как дурно поступил в тот первый день, когда мы встретились. В тот же вечер я сильно пожалел об этом. Когда услышал ваш телефонный разговор…
Его голос обжигал жаром просьбы, ранил металлом категоричного тона.
Стремится быть максимально откровенным.
– Я прошу прощения за это. Обидел вас своими словами и поведением, решил судить о вас, исходя из совершенно ложных посылок. И да, вполне заслужил, что вы так холодны со мной.
В голове прогремела так больно задевшая меня его фраза: «Либо вы действительно невероятно талантливы в своей работе, либо невероятно талантливы в обольщении мужчин». Зароились воспоминания о моем срыве из-за этих слов… Он сожалеет о них, о своем первоначальном отношении. Очень сожалеет. Сглотнула горький ком, вставший в горле. Глаза защипало, и я сделала вдох. Казалось, воздуха нет, и вдыхаю вакуум, насыщенный горячей сухостью. Еще один вдох.
– И даже вот сейчас, когда я так некрасиво припер вас к стенке, что называется, навязался с этой поездкой и разговором, еще и остановился на полпути, и дальше не везу – даже сейчас вы убегаете от меня, хотя и сидите рядом. И я вас понимаю. А с другой стороны: почему? Мое поведение ничем не оправдать? Или же я сделал вам еще что-то плохое, за что пока не извинился? Что плохого, скажите.
Ночь словно бы сгустилась, сжалась до чернильного пятна, в котором увязли мы с ним, сидящие в этой машине, серая брусчатка дорожки с меняющимся рисунком пороши на ней, арктические глыбы букв вывески и белый пластик дверей аптеки с глянцевыми разводами подсветки крыльца.
Пустотой ныл желудок, стискивали виски накаты головной боли, и тянуло мышцы, протестующие против долгого сидения в одной напряженной позе. Опустив голову, прикрыла глаза.
Никогда не думала, что… такую яму сама себе вырою. Что ему ответить? Он прав. Он прав, требуя открытости, спрашивая сейчас о том, что плохого мне сделал. По сути, все шло от меня: противоречивые эмоции, взвинченность, слепой негатив. Где-то старалась их скрыть, впрочем, безуспешно, а сегодняшним вечером не потрудилась даже хоть немного замаскировать свое отношение.
Как же так могла?..
Он честен, не приемлет недомолвок, умертвляюще прямолинеен. Вот почему не выбирает обходных путей. Осознал необходимость этого разговора между нами – и осуществил его. Накипело, а он нетерпелив и порывист. Я собралась, быстро вдохнув, прогнала прочь все обуревавшие меня чувства, смешанные, слишком сильные – позже мне предстоит с ними разобраться – и произнесла:
– Пожалуй, и мне следует просить у вас прощение за свое поведение. – Четко, ясно, твердо.
Наконец решилась посмотреть на него.