Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
— Но в таком случае речь идет о девушке весьма благонравной, воспитанной в строгости и никому не подававшей повода для пересудов?
— Все это верно, сеньор алькальд, но в ее жилах есть примесь негритянской крови; поэтому на ее порядочность особенно полагаться не следует. Она — дочь темнокожей, а ведь недаром говорит пословица, что яблоко от яблони недалеко катится и что кошкино дитятко на мышей падко.
— Отлично сказано, сеньор дон Кандидо. Нельзя не признать, что наши пословицы — это поистине кладезь мудрости. Нельзя также не признать и того, что наши мулатки в нравственном отношении оказываются подчас весьма неустойчивы, как в силу своих природных склонностей, так и вследствие свойственного всем человеческим существам стремления к лучшему и желания подняться на более высокую ступеньку общественной лестницы. Вот ключ, объясняющий нам приверженность темнокожих
— Право, вы меня смущаете, ваше превосходительство, — воскликнул дон Кандидо, весьма довольный тем оборотом, который, видимо, принимало дело. — Я совсем не заслуживаю таких похвал — увы, и в малой степени не заслуживаю.
— Однако, — продолжал с важностью алькальд, — я как справедливый и честный судья всегда требую доказательств преступного деяния, я ожидаю от истца обвинения по всей форме, допрашиваю обе стороны, с тем чтобы выяснить, какие обстоятельства предшествовали преступлению и какие выгоды мог для себя извлечь из него обвиняемый. При таком подходе часто случается, что, вопреки всем ожиданиям, человеку выносят вместо обвинительного безусловный оправдательный приговор. Позвольте мне, сеньор дон Кандидо, сказать вам со всей свойственной мне прямотой, что своими показаниями вы сами свидетельствуете в пользу обвиняемой, ибо вы, в силу присущей каждому человеку любви к истине и справедливости, одобряете поведение этой девушки, воздаете хвалу ее нравственным качествам, отвергаете возможность обвинения ее в чем-либо предосудительном и утверждаете, что она никогда не давала повода говорить о себе дурно, — но тем самым вы связываете мне руки, так как у меня нет никаких оснований поступить с нею по всей строгости закона.
Дон Кандидо так был ошеломлен неожиданным маневром судьи, что некоторое время сидел с опущенной головой и только растерянно ломал пальцы, не находя слов для возражения. Наконец он проговорил смущенно и неуверенно:
— Клянусь памятью матери, сеньор алькальд, я никогда бы не подумал, что это так сложно. Ах, как сложно! Видимо, я был совсем не осведомлен. Да, я заблуждался. Ошибался самым плачевным образом. Я полагал, что все это очень просто, раз-два и готово… Но не слишком ли серьезно вы смотрите на такие вещи, ваше превосходительство? Быть может, вы придаете слишком много веса второстепенным обстоятельствам, делаете, так сказать, из мухи слона? Разумеется, я не смею этого утверждать. Мне только так кажется, сеньор дон Фернандо.
— Видите ли, — ответил ему со своим обычным спокойствием алькальд, — отдать приказ об аресте какого-нибудь лица, основываясь лишь на том, что оно подозревается в преступном деянии, не так-то просто. И все же в данном случае не это удерживает меня от решительных действий; меня смущает другое — то, что вы сами своими чистосердечными показаниями отняли у меня всякую возможность действовать на основании закона. Дайте мне такую возможность, повод, предлог — и я всей душой буду рад вам помочь, хотя бы мне пришлось огорчить нашего милого
«Черт бы побрал все твои поводы и предлоги, проклятый крючок судейский, будь ты неладен!» — выругался про себя дон Кандидо, а вслух сказал:
— Видите ли, сеньор дон Фернандо, если бы вы попросили меня выбрать партию досок, чтобы не было в них ни сучка, ни задоринки, или, например, кирпич без примеси селитры, или, скажем, черепицу без изъяна, — тут бы я всякому десять очков вперед дал. Но что я смыслю в судебных поводах и доводах? Ни бельмеса. Тогда как вы, при нашей учености, могли бы легко найти выход из этого затруднения и вызволить меня из беды.
— Отнюдь. Поступи я таким образом, приказ об аресте был бы незаконным, и моя совесть судьи не могла бы найти оправдания подобному произволу. Обосновать требование об аресте должны вы сами. Но я подумал тут еще и вот о чем, сеньор дон Кандидо: положим, я отдам приказ об аресте; девушку схватят, посадят в тюрьму, и, следовательно, вам удастся на некоторое время разлучить ее с Леонардо — однако достаточно ли хорошо вы взвесили возможные последствия подобного шага?
— Последствия?! — удивленно воскликнул будущий граф де Каса Гамбоа. — Вот уж, ей-богу, о чем я не думал, так это о последствиях! Да и какие могут быть от этого последствия?.. Если, конечно, не выищется какой-нибудь дурак, что полезет ради нее на рожон.
— Вот именно. Я потому и заговорил о последствиях, что, как мне кажется, заступников у этой девушки найдется более чем достаточно.
— Но ведь я вам говорил, ваше превосходительство, что она бедна, это — никому неведомое, безвестное существо, сирота без роду и племени. Она осталась на свете одна как перст…
— Ну и что же? Из ваших слов явствует, что она обладает двумя преимуществами, которые важнее денег, знатного происхождения, богатой родни и связей, — я говорю о ее молодости и красоте. Вспомните, сеньор, слова Сервантеса, они здесь как нельзя более кстати: «Красота тоже обладает силой пробуждать в людях милосердие». С таким богатством, как молодость и красивая наружность, эта девушка никогда не останется на свете одна как перст.
— На приведенное вами изречение Дон-Кихота можно ответить другим изречением — жаль только, не знаю, кто его сочинил: «Чего не видит око, к тому не лежит и сердце». Поверьте мне, ваше превосходительство, если только она попадет ко мне в руки, я ее в такое место упрячу, где ее ни один черт не сыщет.
— Повторяю, сеньор дон Кандидо, все это совсем не так просто, как кажется на первый взгляд. Разве сможете вы найти такое место, где никто не увидит ее, не услышит ее жалоб, не проникнется к ней состраданием и не попытается ей помочь? Если Леонардо действительно влюблен в нее, он сам будет первым ее защитником, он станет ее разыскивать, обнаружит место ее заточения и рано или поздно освободит, как бы ни противились этому ее похитители. Вот почему, как мне представляется, было бы гораздо более разумно, более сообразно со здравым смыслом и более оправданно оставить девушку в покое и не доводить дело до открытой распри. Ведь неизвестно — быть может, у Леонардо это всего лишь случайное увлечение, каприз; быть может, она нравится ему только потому, что он еще не встретил девушки, которая пришлась бы ему больше по сердцу.
— Что бы вы мне ни говорили, сеньор дон Фернандо, я знаю одно: сын мой страшно упрям, упрям как баск, и он из одного лишь упрямства может натворить бог знает каких бед, навлечь несчастье на всю нашу семью!
— Навлечь несчастье? — изумился алькальд. — Простите, но я вас не понимаю. Вы же сами говорили, что это вполне добропорядочная, скромная девушка, что она хороша собой, что ее даже не отличишь от белой. Должно быть, говоря о несчастье, которое может постичь вас и вашу семью, вы имеете в виду, что Леонардо, ослепленный своею любовью, позабудет обо всем на свете и в минуту безрассудного увлечения обвенчается с предметом своей страсти?
— Обвенчается?! — вскричал, внезапно рассвирепев, дон Кандидо, и в голосе его прозвучала непреклонность. — Ну нет, господь свидетель — скорей я задушу его собственными руками, чем допущу до такого позора! Нет, нет, я вам ручаюсь, ваше превосходительство, на этой Вальдес он не женится!
— Какого же несчастья вы тогда опасаетесь?
— По правде говоря, сеньор дон Фернандо, я уверен, что сын мой, как бы он ни был легкомыслен, никогда не дойдет до того, чтобы жениться на какой-то Вальдес. Право, такая мысль мне и в голову не приходила. Я опасаюсь другого — я боюсь, как бы он не вступил с нею в любовную связь: вот в чем я вижу самое большое несчастье для своей семьи. Ведь в этих мулатках сидит сам сатана!