Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
Диего Менесес, не отрывая взгляда, следил за тем, что делала Исабель, и хотя, как человек цивилизованный, он был далек от того, чтобы приписывать ей сверхъестественные качества, он, точно так же как и прочие, почитал ее существом необыкновенным. Обо всем, что Диего видел и слышал со своего наблюдательного поста у окна, он подробно докладывал Леонардо, нежившемуся в постели на тонких простынях, богато обшитых кружевами и надушенных благоуханными лепестками дамасских роз — чувствовалась и здесь домовитость и деятельная рука Исабели.
— Да, дружище, — заметил Менесес, обращаясь к Леонардо, — бывают же такие женщины!
— А что я тебе говорил? — отвечал тот самодовольно.
— Клад, а не девушка, настоящий клад. Такую не часто встретишь.
— Могу с тобой поменяться. Ты мне — Росу, я тебе — Исабель, так на так; идет?
— Не надо шутить, милый, — возразил Диего, становясь серьезным. — Если я нахожу в Исабели редкие, достойные восхищения качества, это еще не значит, что я предпочитаю ее другим женщинам или что я в нее влюблен. Но, откровенно говоря, я с каждым разом убеждаюсь, что ты ее не стоишь.
— Вот еще! Неужели ты думаешь, что она чем-нибудь лучше меня? — живо отозвался Леонардо, задетый замечанием друга. — Ты, душа моя, заблуждаешься самым плачевным образом. Не забудь, что Исабель всего только дочь чиновника, к тому же еще и отставного, Дочь разорившегося владельца кофейных плантаций, попросту сказать бедняка, тогда как мои родители — богатые землевладельцы, и у них есть и кофейные плантации, и конный завод, и богатое инхенио, и положение их в Гаване несравненно более высокое. Разве не так?
— Так-то оно так, но я совсем не это имел в виду, когда сказал, что ты ее не стоишь. Ведь если говорить начистоту, Леонардо, ты же не любишь ее.
— С чего это ты взял, что я ее не люблю?
— Полно! Разве я не вижу? С тех пор как мы приехали сюда, я наблюдаю за тобой, за твоими поступками и словами и пока не заметил в них ничего, что говорило бы о твоей любви к Исабели.
— Ах, Диего! Если сказать тебе откровенно всю правду, — промолвил после небольшой паузы Гамбоа, — я действительно не испытываю к Исабели той жгучей, слепой страсти, которую ты, например, питаешь… к Росе.
— Скажи лучше, — прервал его Менесес, — которую ты питаешь к Се…
— Тихо! — воскликнул с испугом Леонардо, приподымаясь на постели. — В доме повешенного не говорят о веревке. Тебя могут услышать: у стен есть уши. Это имя не должно здесь произноситься.
— Не в имени дело. Имя довольно распространенное, и я думаю, что Исабель не раз в своей жизни его слышала.
— Возможно, что и слышала, но, как говорится, по нитке дойдешь и до клубка, тем более что Исабель не так-то проста.
— Кстати, раз уж зашла об этом речь… Как ты ей объяснил то, что произошло тогда у дома Гамесов, когда она уезжала из Гаваны?
— Мне кажется, она что-то подозревает, к тому же, вероятно, и кузины наплели ей что-нибудь на этот счет. Она явно не верит тому, что я ей говорю, и вид у нее такой, словно она затаила на меня глубокую обиду.
— Да, кузины, конечно, приложили руку к тому, чтобы пробудить в ней ревность. Однако все это происшествие и само по себе было настолько недвусмысленным, что я удивился бы, если б Исабель не обратила на него внимания и не заподозрила того, что известно нам с тобой… Но сколько дерзости в этой девчонке!
— Что с нее возьмешь! В нее вселился бес ревности — вот она и скомпрометировала меня в глазах Исабели и ее кузин. Я тогда чуть со стыда не сгорел.
— Еще бы! Я на твоем месте, кажется, сквозь землю провалился бы. Но с чего Исабель вдруг решила, будто это твоя сестра Адела?
— Тут ничего нет странного. Припомни их обеих, и ты увидишь, что, несмотря на все различие, они на первый взгляд очень похожи.
— Я и сам давно это заметил. Твоему отцу, верно, не слишком приятно подобное сходство!
— Кто его знает! Одно тебе скажу — он такой же любитель корички, как я. И я нисколько не удивился бы, когда бы узнал, что в дни своей молодости он допустил себя до греха: он ведь был отчаянным волокитой… Что же касается до С., то у него по ней слюнки текут, это мне доподлинно известно.
— Стало быть, она не дочь ему.
— Какое! Конечно же, нет! Тут и думать не о чем. Что за вздор!
— Ходят такие слухи в Гаване.
— Мало ли что люди могут выдумать. Ну, посуди сам, Диего, неужели стал бы он волочиться за С., если бы его связывало с нею подобное родство?
— Но, возможно, он и сам ничего не подозревает — как ты говоришь, грешок молодости. А может быть и то, что он хочет защитить ее от тебя, зная о вашем близком родстве. Во всяком случае, нет дыма без огня…
— Ну, тут не то что огня — искорки в помине не было. Все это сплетни, и основаны они только на том, что С. и Адела по какой-то странной случайности очень похожи друг на друга; вот и рады болтать досужие языки… Но уж что правда, то правда: пришлось мне-таки страху натерпеться по милости отца, и не однажды. Иной раз забудешь про него совсем, а он тут как тут, столкнешься с ним нос к носу. Он кажется мне почти таким же опасным, как этот Пимьента: даже нет, гораздо опаснее. Единственное, что хоть несколько меня утешает, — так это то, что старикашки для нее не существуют, а мулатами она брезгует.
— Не слишком на это полагайся. Известно ведь — как волка ни корми, он все в лес смотрит, и нет таких котят, что мышей не едят. Но вернемся к делу. Результат твоих гаванских подвигов тот, что наши отношения с Исабелью оставляют желать много лучшего.
— Это верно. Я же говорю тебе — она что-то подозревает, а может быть, ее против меня настроили. К тому же она слишком горда, чтобы откровенно все высказать, но и у меня гордости более чем достаточно, вот мы и будем с ней канителиться, пока это не надоест господу богу или пока она не переменит гнев на милость и не пойдет на мировую.