Северный гамбит
Шрифт:
— То есть вы считаете, что поражение неизбежно, — неуверенно спросил полковник.
— Я считаю, что если наша армия вдруг чудесным образом не станет больше, или армия врагов таким же чудом не станет меньше, то всё кончится так же, как в прошлую Великую войну, если не хуже, — мрачно усмехнулся Роммель, — и я не надеюсь на чудеса, пока что всё наоборот: наших солдат становится всё меньше, союзники предают нас один за другим, а силы противника только растут. И что еще страшнее, русские превосходят нас качеством. Вот не притворяйтесь, что вы не слышали о новых русских танках и самолетах, которым нам просто нечего противопоставить! Или вы верите, что европейское быдло будет умирать за Германию так же, как русские стояли насмерть под Сталинградом?
— А что бы вы сделали на месте фюрера? — неожиданно поинтересовался Штауффенберг.
Роммель бросил на собеседника внимательный взгляд.
— К счастью, я всего лишь простой фельдмаршал… И, признаюсь, мне совсем не хочется оказаться на месте фюрера… Однако, если я не ошибаюсь насчет соотношения сил наших и противника — а мне хотелось бы ошибаться, — наиболее выгодной для Германии была бы попытка заключения мира, если не полного, то хотя бы сепаратного…
— С кем?
— С любой из сторон. Конечно, чисто теоретически, с русскими было бы выгоднее. Отдать им Польшу, Румынию, Словакию, да хоть даже контрибуцию заплатить — но сохранить всё, что мы завоевали у англичан. И не только мы — отчего фюрер не настаивает на отправке на Остфронт итальянских войск? У потомков римлян лучше получается воевать с неграми, чем с русскими, когда же дойдет до дележки захваченного, думаете, нас будет заботить интерес дуче? Вот только боюсь, что Сталин на такое не пойдет, мясники из СС явно перестарались, да еще допустили, что план «Ост» стал известен, — а когда русские разозлятся, как говорит мой Дона-Шлодиен, отвоевавший год в России, то они успокоятся, лишь забив последний гвоздь в крышку вашего гроба. Мир с Англией и США в этом плане выглядит более достижимым, особенно если пообещать британцам вернуть им малую часть того, что мы у них отняли. Но вы ведь понимаете, что обе возможности — чисто теоретические… Потому что мы верные солдаты своего фюрера и отлично знаем, что фюрер никогда не пойдет на это! Пока он жив, мы будем воевать до последнего немца… И скорее всего, нам так и придется делать…
«До тех пор, пока фюрер жив», — мысленно завершил Штауффенберг. Это верно, он не пойдет на заключение мира. Точно так же ни Сталин, ни Черчилль, ни Рузвельт никогда не станут даже разговаривать с ним. А вот с новым правительством Германии… Тут уже возможны варианты!
Ведь долг перед Отечеством выше долга перед вождем?
Из протоколов допроса пленных. Ленинградский фронт
— Назовите себя.
— Пер Ингвар Олафсон, Датская королевская армия. Я не эсэсовец, господин следователь! Это только форма похожа, но видите, вот здесь вместо свастики молот Тора! И руны здесь и здесь другие.
— Откуда тогда знаете немецкий язык?
— Я из Оденсе, с немцами часто дело имел, а бабушка у меня из Шлезвига, тоже приучала. Мне только потому нашивки унтер-офицера и дали, а сам я против вас никогда не воевал. Хотя в армии с тридцать девятого года.
— Однако вы служите в Датском Добровольческом экспедиционном корпусе. То есть вы сами вызвались воевать против нас?
— Никак нет, господин следователь, я был мобилизован по списку, сделанному немецкими оккупационными властями. И доставлен в казарму под конвоем немецких жандармов. После чего нас, оторвав от дома и семьи, уже почти не выпускали за забор. Четырехнедельный курс обучения, затем в эшелон, на пароход, и вот мы уже на фронте! Господин следователь, это было ужасно — ваши солдаты стреляли и кололи штыками даже тех из нас, кто уже поднял руки! Из-за этой проклятой формы, выглядевшей почти как у эсэс!
— Как любая иностранная часть, вы должны были пройти у немцев проверку кровью. Вы лично расстреливали наших, советских людей?
— Господин следователь, а что мне еще оставалось делать? Это было за неделю до нашей отправки на передовую. Наш взвод поставили строем, вывели каких-то двух человек в штатском и сказали, что это русские партизаны, приговоренные к смерти, и нам следует привести в исполнение. Если бы я отказался, меня бы отправили в немецкий концлагерь или даже поставили бы рядом с теми двоими, которых бы расстреляли всё равно! Правда, немецкий фельдфебель перед этим забирал у нас винтовки, и как нам сказали, у некоторых из нас заменял патроны на холостые. По давней европейской традиции, чтобы любой из нас мог успокоить себя надеждой, что не стал палачом. Все действие фотографировали, там был какой-то человек с «лейкой», но карточек никому не давали и даже не показывали. Зато объявили, что теперь русские в плен нас брать не будут: «Так что деритесь за Рейх и собственную жизнь!»
— Как выглядели казненные? Как они держались? Были ли на них следы пыток, избиений?
— Господин следователь, ну что можно увидеть с двадцати шагов? Шли они, по крайней мере, сами и на ногах держались. Даже как-то… ну, с равнодушием, что ли? Будто ждали: «Да скорее бы!» Сами встали туда, где им было указано. Мы по команде дали залп, они упали, и всё! Меня теперь расстреляют?
— Трибунал решит. Когда ваше дело будет рассмотрено и установлено, кем были те двое.
— Господин следователь, я больше ни разу не стрелял по русским! А когда мы сменяли на позициях немецкие части, от нас даже не скрывали, что бросили сюда на убой! Говорили: «Таллин был ваш город, вот и обороняйте свою землю сами, а нас ждет фатерлянд»! Мне повезло не быть на том злополучном конвое, который вы потопили, но мы понимали, что эвакуироваться нам не дадут, пароходов назад не будет! У нас не было выбора, ведь немцы стояли за спиной! Нас предупредили, что всякий отступающий без приказа или не в составе своего подразделения будет расстрелян на месте полевой жандармерией. А у любого, кто сам сдастся вам в плен, семья будет заключена в концлагерь.
— Продолжайте. Что было на фронте? В каких боях вы участвовали?
— Так не было боев, господин следователь! До того последнего… Пару — тройку дней было затишье, будто и войны нет. Мой друг Оскар высунулся осмотреться, он был всегда очень любопытен, и как раз собирался послать домой письмо: «Вот я уже на страшном русском фронте». И ваш снайпер убил его пулей в голову, это была первая смерть, какую я видел вблизи. Оскар был безобидным парнем, хотя и устрашающего вида: двухметрового роста и с огромными кулаками — но он никогда никому не делал зла, а в Оденсе у него остались жена и дочь.
— Однако он тоже стрелял в тех двоих? Значит, виновен. Если вы пришли на нашу землю с оружием, то невиноватых среди вас быть не может, разница лишь в степени вины… Расскажите об обстоятельствах вашего пленения.
— Мы уже обжились, всё стало казаться как дома. Правда, в самой первой траншее старались бывать поменьше и не выглядывать, ваши снайперы там за два дня убили еще шестерых — лишь на участке нашего батальона. Но в остальном всё было тихо, и мы уже втайне смеялись над теми, кто пугал нас ужасами русского фронта. Несколько раз пролетали самолеты, но не бомбили и не обстреливали, и мы надеялись, так будет и дальше. Откровенно скучали, поскольку нечем было заняться, и писали письма домой. А после — это был ужас! Мощный обстрел, когда даже земля вся дрожит и горит — и не только ваши пушки, но и эти дьявольские «катюши». Я лежал на дне траншеи и боялся поднять даже руку, думая, когда же это кончится! Это был настоящий Верден, всё вокруг было просто перепахано, стерто в пыль! А когда обстрел прекратился, мы услышали шум ваших танков — совсем близко! Они наступали прямо за сплошным огневым валом от разрывов снарядов, который прошел через наши позиции подобно плугу! А русские солдаты бежали за танками или ехали на броне — и прыгали в окопы прямо нам на головы! Мы не успели опомниться, как они закидали нас гранатами, а затем ворвались в траншеи, очень злые! Это было страшно, мы побросали оружие и подняли руки, а нас убивали, крича: «Эсэс!» Когда же всё кончилось, нас осталось два десятка от роты и меньше сотни от всего батальона, про других не знаю. Нас согнали в кучу и смотрели с ненавистью, как на приговоренных. А мы не эсэс, нам нечего делить с русскими! Я хочу всего лишь вернуться домой живым, и будь проклят фюрер, Рейх, а заодно и наш король, который втянул нас в эту безумную авантюру!
— Вы сказали, что прибыли на фронт восьмого сентября. В плен попали двенадцатого, так откуда же у вас эта листовка, если за эти дни наши самолеты не бросали на вашем участке агитационный материал?
— Господин следователь, так это знают все! На Восточном фронте обязательно надо иметь в кармане ваш «пропуск» на такой случай, как у меня. Это дает лишний шанс на жизнь. Если вам не повезло подобрать, значит, надо добыть где угодно.
— И кто же вам дал «пропуск в плен»?
— Какой-то немецкий солдат из части, которую мы сменяли. И не дал, а продал за пачку сигарет.