Сфера
Шрифт:
– Я не знаю.
– Ни один не пострадал. Ни один. То же самое было в семидесятых с документами Пентагона. [26] Ни один солдат не получил из-за них ни осколка. В основном, помнится, мы выяснили, что многие наши дипломаты шибко любят сплетничать о руководителях других стран. Миллионы документов, а главный вывод в том, что, по мнению американских дипломатов, Каддафи – недоумок, поскольку у него странные кулинарные вкусы и женщины в телохранителях. Если уж на то пошло, обнародование лишь научило дипломатов приличнее себя вести. Тщательнее выбирать слова.
26
Имеется
– Но национальная оборона…
– А что национальная оборона? Мы в опасности, лишь когда не знаем планов или мотивов потенциального противника. Или когда он не знает наших планов и нервничает, так?
– Ну да.
– А если б он знал наши планы, а мы знали бы его? Мы внезапно избавились бы от риска, как это раньше называлось, взаимно гарантированного уничтожения, зато получили бы взаимно гарантированное доверие. У США ведь не исключительно гнусные побуждения, правда? Мы не планируем стереть некое государство с лица земли. Но порой мы закулисно добиваемся желаемого. А если бы все были открыты и прямодушны, и иначе никак?
– Стало бы лучше?
Бейли широко улыбнулся:
– Хорошо. Согласен. – Он отставил чашку и опять сложил руки на коленях.
Мэй понимала, что излишне на него давить, но язык ее опередил:
– Вы что хотите сказать – все должны знать всё?
Бейли распахнул глаза, будто возрадовавшись, что она подвела его к вожделенной идее:
– Разумеется нет. Я хочу сказать, что все должны иметь право знать всё и располагать необходимым для этого инструментарием. На всезнание у нас нет времени, хотя это, конечно, жаль.
Он в задумчивости помолчал и снова повернулся к Мэй:
– Я так понял, тебе не понравилось быть подопытной на презентации «ЛюЛю»?
– Гас застал меня врасплох. Он меня не предупредил.
– Это единственная проблема?
– И портрет получился искаженным.
– Неточные сведения? Фактические ошибки?
– Не в том дело. Просто он был… мозаичный. И, видимо, поэтому казался неверным. Взяли куски меня и выдали за целое.
– Получилось неполно.
– Именно.
– Мэй, я очень рад, что ты так сказала. Как ты знаешь, сама «Сфера» стремится к полноте. Полнота, гармония «Сферы» – средоточие сферы наших интересов. – Он улыбнулся своему каламбуру. – Но ты ведь знаешь конечную цель полноты?
Мэй не знала.
– Наверное, – сказала она.
– Посмотри на наш логотип, – сказал он и указал на стенной монитор, где тотчас появился логотип. – «С» в центре распахнута, видишь? Это мучает меня который год. Это символ еще не решенной задачи – полноты. – «С» на экране замкнулась и стала объемной, полной сферой. – Видишь? – сказал Бейли. – Сфера – самая сильная стереометрическая фигура во вселенной. Ее ничто не одолеет, ее некуда улучшать,
– Понимаю, – сказала Мэй, хотя и сомневалась в том, что поняла.
– Все это согласуется с другими нашими целями – сделать так, чтобы «Сфера» помогла обрести полноту каждому из нас и транслировать миру наши образы полностью. Все это тоже требует полноты информации. Мы хотим избавиться от понятного тебе ощущения, будто наш портрет искажен. Как в разбитом зеркале. Взгляни в разбитое зеркало, треснувшее или потерявшее куски, – что ты увидишь?
Мэй наконец разглядела логику. Любая оценка, любое суждение, любая картина, основанные на неполной информации, всегда будут ложны.
– Искаженное и разбитое отражение, – ответила она.
– Вот именно, – сказал Бейли. – А если зеркало целое?
– Мы увидим все.
– Зеркало ведь не врет, так?
– Само собой. Это же зеркало. Реальность.
– Но зеркало правдиво, только если цело. И, по-моему, тебе не понравилась презентация «ЛюЛю», потому что результаты вышли неполными.
– Допустим.
– Допустим?
– Ну, это правда, – сказала Мэй. Непонятно, зачем она вообще открыла рот, но слова сорвались с языка, не успела она их проглотить. – Но я все равно считаю, что есть вещи, которыми мы не захотим делиться. Может, их не так много. Но ведь все в одиночестве, в спальне делают такое, чего стыдятся.
– А почему они стыдятся?
– Ну, не обязательно стыдятся. Но такое, чем делиться неохота. Скажем, люди не поймут. Или иначе станут тебя воспринимать.
– Ну, в таких случаях рано или поздно происходит одно из двух. Во-первых, мы понимаем, что любое подобное поведение до того распространено и безвредно, что его незачем скрывать. Если его рассекретить, признать, что так делают все, оно больше не шокирует. Мы уходим от стыда и приходим к честности. Или, во-вторых, что еще лучше, мы, общество в целом, решаем, что такое поведение скорее недопустимо, и если все знают или могут узнать, кто так делает, оно тем самым предотвращается. Ты же сама говоришь – ты бы не украла, если б знала, что за тобой наблюдают.
– Ну да.
– Парень дальше по коридору будет смотреть порно на работе, зная, что на него тоже смотрят?
– Видимо, нет.
– Ну так проблема решена, да?
– Да. Наверное.
– Мэй, бывало так, что ты хранила секрет, он тебя грыз, потом ты его раскрывала, и тебе легчало?
– Конечно.
– И со мной бывало. Такова природа секретов. Когда секреты внутри – они как раковая опухоль, когда снаружи – безвредны.
– То есть вы считаете, что секретов быть не должно.
– Я годами об этом думаю, и мне так и не удалось придумать сценарий, где от секрета больше пользы, чем вреда. Секреты способствуют антисоциальному, аморальному и деструктивному поведению. Понимаешь, как это работает?
– Ну, пожалуй. Но…
– Знаешь, что сказала мне супруга много лет назад, когда мы поженились? Она сказала, что, когда мы расстаемся – скажем, я уезжаю в командировку, – я должен вести себя так, будто на меня смотрит объектив. Будто жена за мной наблюдает. Тогда это все, конечно, было в теории, и она отчасти шутила, но образ мне помогал. Оказавшись в комнате наедине с коллегой женского пола, я спрашивал себя: «Что подумала бы Кэрен, если б смотрела на нас через камеру слежения?» И это мягко диктовало мне дальнейшие поступки, не позволяло даже приблизиться к поведению, которым не была бы довольна она и не гордился бы я. Я оставался честным. Понимаешь?