Сфера
Шрифт:
– Привет, Мэй. Ты как?
– В ужасе.
В зале засмеялись.
– Не нервничай, – сказал Бейли, улыбнувшись зрителям и покосившись на Мэй с легкой тревогой.
– Вам легко говорить, – сказала она, и по всему залу опять пробежал смех. Смех – это хорошо, смех ее успокоил. Она вдохнула поглубже, вгляделась в первый ряд, различила пять-шесть сумеречных лиц – все улыбались. Мэй поняла – всеми фибрами почувствовала, – что она среди друзей. Ей ничего не грозит. Она глотнула воды – вода остудила нутро – и сложила руки на коленях. Вот теперь она готова.
– Мэй, каким словом ты описала бы пробуждение, которое случилось с тобой на минувшей неделе?
Это они репетировали. Она знала, что Бейли хочет начать с концепции пробуждения.
– Это и есть то самое слово, Эймон. (Ей велели называть его «Эймон».) Пробуждение.
– Ой. Я, кажется, спер твою реплику, – сказал он. Зрители засмеялись. – Надо было спросить: «Что с тобой случилось на минувшей неделе?» Но все-таки расскажи нам, почему такое слово?
– Ну, оно точное, кажется мне… – произнесла Мэй и затем прибавила: – …сейчас.
Слово «сейчас» вылетело на долю секунды позже, чем следовало, и глаз у Бейли дернулся.
– Поговорим о твоем пробуждении, – сказал он. – Все началось вечером в четверг. Многие здесь уже знают эту историю в общих чертах – «ВидДали» и все такое. Но напомни вкратце.
Мэй уставилась на свои руки и сообразила, что это сугубая театральщина. Она никогда прежде не разглядывала руки, чтобы изобразить стыд.
– Я, по сути, совершила преступление, – сказала она. – Одолжила каяк, не сообщив владелице, и уплыла на остров посреди Залива.
– На Синий остров, если я правильно понимаю?
– Да.
– А ты предупредила кого-нибудь?
– Нет.
– Собиралась рассказать кому-нибудь потом?
– Нет.
– Документировала? Фотографии, видео?
– Нет, ничего.
Зрители зашептались. Мэй и Эймон предвидели реакцию на это откровение и помолчали, дожидаясь, пока толпа переварит информацию.
– Ты понимала, что это неправильно – одалживать каяк без ведома владелицы?
– Понимала.
– Но это тебе не помешало. Отчего так?
– Я думала, никто не узнает.
В зале снова забормотали.
– Интересная деталь. Значит, сама гипотеза о том, что твой поступок останется в тайне, позволила тебе совершить преступление, верно?
– Верно.
– Ты бы поступила так же, если б знала, что на тебя смотрят люди?
– Разумеется нет.
– То есть отчасти возможность остаться в темноте, незримо и неподотчетно, подтолкнула тебя к поступку, о котором ты сожалеешь?
– Именно. Я думала, что одна и никто меня не видит, и это позволило мне совершить преступление. И я рисковала жизнью. Я не надела спасательный жилет.
В зале снова зарябили шепотки.
– То есть ты не просто совершила преступление против владелицы собственности, ты поставила под угрозу и собственную жизнь. И все потому, что тебя окутывал, я не знаю, плащ-невидимка?
Аудитория грохнула. Бейли поглядел Мэй в глаза – мол, спокойно, дела идут хорошо.
– Ну да, – сказала она.
– У меня вопрос, Мэй. Когда за тобой наблюдают, ты ведешь себя лучше или хуже?
– Лучше. Несомненно.
– А когда ты одна, невидима и неподотчетна, – тогда что происходит?
– Ну, к примеру, я ворую каяки.
Зал взорвался веселым хохотом.
– Я серьезно. Я делаю то, чего делать не хочу. Я вру.
– Когда мы с тобой говорили на днях, ты сформулировала это очень интересно и лаконично. Можешь повторить, что ты сказала мне?
– Я сказала, что тайна есть ложь.
– Тайна есть ложь. Легко запомнить. Изложи ход своих рассуждений, будь добра?
– Когда хранишь тайну, случаются две вещи. Во-первых, тайна может привести к преступлениям. Мы поступаем хуже, когда неподотчетны. Это само собой. А во-вторых, тайна провоцирует спекуляции. Не зная, что скрыто, мы гадаем, мы сочиняем ответы.
– Любопытно, да? – Бейли посмотрел в зал. – Когда не удается дозвониться до близких, мы строим предположения. Паникуем. Размышляем, куда они подевались и что с ними произошло. А если на нас напал невеликодушный или ревнивый стих, мы выдумываем ложь. Порой весьма пагубную. Мы решаем, будто наши близкие заняты чем-то неприглядным. А все потому, что нам недостает знаний.
– Все равно что смотреть, как люди шепчутся, – сказала Мэй. – Мы дергаемся, нам неуютно, мы выдумываем всякие ужасы, которые они якобы говорят. Мы подозреваем, что говорят про нас, и притом нечто катастрофическое.
– А вероятнее всего, один у другого спрашивает, где здесь туалет. – Бейли был вознагражден громким хохотом и насладился им сполна.
– Ну да, – сказала Мэй. Она знала, что следующие реплики необходимо произнести правильно. Она все это говорила Бейли в библиотеке – сейчас нужно лишь повторить. – Например, видя запертую дверь, я сочиняю всякие истории о том, что за ней. Это как будто тайна, а в результате я выдумываю ложь. Но когда все двери открыты, физически и метафорически, остается лишь одна-единственная правда.
Бейли улыбнулся. Мэй попала в яблочко.
– Мне это нравится. Когда двери открыты, остается лишь одна-единственная правда. Давайте вернемся к первому тезису Мэй. Покажите нам на экране, пожалуйста?
На экране за спиной у Мэй появились слова «ТАЙНА ЕСТЬ ЛОЖЬ». От этих слов, четырехфутовыми буквами, ее окатило сложное чувство – восторг пополам с ужасом. Бейли улыбался вовсю, тряс головой, восхищался.
– Итак, мы поняли: если б ты знала, что понесешь ответственность, ты бы не совершила преступления. Возможность скрыться во мраке – иллюзорном, применительно к данному случаю – способствовала дурному поведению. А зная, что за тобой наблюдают, ты становишься лучше. Все верно?