Сфера
Шрифт:
– Куда направляешься? – спросил голос в ухе.
– Извини. Никуда. Я просто. Ничего.
Конечно, Мэй позволяли ходить куда вздумается – многие зрители больше всего любили эти ее прогулки, – но офис Дополнительного Управления время от времени ее окликал. Сейчас она стояла на солнышке, в толпе сфероидов, и у нее зазвонил телефон. Она глянула на запястье – абонент не определен. Некому быть, кроме Кальдена.
– Алло? – сказала она.
– Надо встретиться, – сказал он.
– Что, простите?
– Твои кураторы меня не слышат. Только тебя. Звукоинженеры как раз дивятся, почему не работает входящее аудио. Через пару минут починят. – Голос напряженный, дрожит. – Так что слушай. Почти все, что сейчас творится, нужно прекратить. Я серьезно. «Сфера» почти достигла Полноты, и, Мэй, ты уж мне поверь – это будет плохо, и для тебя, и для меня, и для человечества. Когда мы можем встретиться? Если надо в туалете, я не против…
Мэй повесила трубку.
– Извини, – сказало ДУ ей в ухо. – Входящее аудио почему-то не пробивалось. Мы над этим работаем. Кто это был?
Мэй понимала, что соврать не может. А вдруг Кальдена кто-то слышал?
– Да псих какой-то, – гордясь собой, сымпровизировала она. – Пророчил конец света.
Мэй глянула на запястье. Люди уже интересовались, что случилось и как так вышло. Самый популярный квак: «Техпроблемы в штаб-квартире «Сферы»? Далее в новостях: Санта забыл про Рождество?»
– Скажи им правду, как обычно, – посоветовало ДУ.
– Короче, я понятия не имею, что это было, – вслух сказала Мэй. – Как выясню – всем сообщу.
Но ее потряхивало. Она так и стояла на солнце, махала сфероидам, когда они на нее оборачивались. Кураторы, понимала она, гадают, что дальше, куда она теперь пойдет. На запястье смотреть не хотелось – комменты наверняка недоуменные, даже встревоженные. Вдалеке она разглядела, кажется, крокетный матч и, загоревшись идеей, устремилась туда.
– Как все вы знаете, – произнесла она, приблизившись и помахав четырем крокетистам, двум сфероидам, как выяснилось, и двум гостям из России, – мы тут не целыми днями играем. Иногда приходится работать, что и демонстрирует эта группа. Не хочу их беспокоить, но уверяю вас, что занятия их сопряжены с решением задач, комплексными алгоритмами, а в результате мы предоставим вам более совершенные продукты и услуги. Ну-ка, приглядимся.
Теперь можно минуту-другую поразмыслить. Время от времени она наставляла объектив на что-нибудь такое, матч, презентацию, речь, и, пока зрители смотрят, отпускала мысли попастись на травке. Сейчас проверила, как выстроен кадр, увидела, что количество зрителей – 432 028 – в пределах среднего, а срочных комментариев нет; можно передохнуть и вернуться к каналу через три минуты. Широко улыбаясь – как пить дать ее видят штуки три-четыре уличных камер «ВидДали», – она перевела дух. Еще одна новообретенная способность – умение изображать полнейшую безмятежность и даже бодрость, когда в черепе бушует хаос. Хотелось позвонить Энни. Но Энни звонить нельзя. Хотелось к Кальдену. Остаться наедине с Кальденом. Вновь очутиться в туалете, сидеть на Кальдене, чувствовать, как он врывается в нее. Но он ненормальный. Он тут шпионит. Он анархист, пророк апокалипсиса. Предостерег ее от Полноты «Сферы» – это в каком смысле? Она даже не знает, что означает эта Полнота. Никто не знает. Правда, в последнее время Волхвы стали ронять намеки. В один прекрасный день по всему кампусу на дорожных плитках появились загадочные призывы: ВООБРАЗИ ПОЛНОТУ, ГАРМОНИЗИРУЙ «СФЕРУ», ПОЛНОТА – ГАРМОНИЯ «СФЕРЫ», и слоганы эти разбередили желанную интригу. Но никто не знал, о чем речь, а Волхвы не объясняли.
Мэй глянула на часы. Она смотрит крокет девяносто секунд. Допустимо не менять позу еще пару минут, не больше. Ну и как ей поступить с этим звонком? Слышал кто-нибудь, что сказал Кальден? А если кто-то слышал? Вдруг это проверка – посмотреть, сообщит ли она о левом звонке? Вдруг это тоже Полнота – испытание на преданность, на готовность выступить против всех и вся, против любых препон? Ой блин, подумала Мэй. Хотелось поговорить с Энни, но понятно, что нельзя. Она подумала о родителях – они бы дали дельный совет, но их дом тоже прозрачен, под завязку набит камерами «ВидДали»: таково условие отцовского лечения. Может, съездить, встретиться в туалете с ними? Нет. Если вдуматься, она уже несколько дней не общалась с родителями. Они предупредили, что у них техническая неполадка, что скоро они опять проявятся, что они любят ее, – и уже двое суток не отвечают на сообщения. Все это время она не проверяла их домашние камеры. А надо бы, деваться некуда. Она мысленно поставила галочку. Может, позвонить им? Убедиться, что они живы-здоровы, и как-нибудь намекнуть, что она хочет поговорить с ними о личном и очень тревожном.
Да нет, еще не хватало. Совсем больная. По случайности позвонил этот человек, совершенно явный псих. Ой блин, подумала Мэй, надеясь, что никто не разглядит, какой у нее в голове бардак. Она наслаждалась своим положением – смаковала публичность, роль проводника, экскурсовода для зрителей, – но от этой ответственности, от никчемной интриги подгибались ноги. А когда подступал паралич, когда Мэй застревала намертво среди множества переменных и неизвестных, она знала, где ей полегчает.
В 13:44 Мэй вошла в «Возрождение», над головой уловила медленное вращение, приветствие Колдера, и на лифте поднялась на четвертый этаж. Ее утешил даже самый взлет сквозь корпус. Она прошла по мостику над атриумом – и на нее снизошло великое умиротворение. В Чувствах Клиента – ее дом, неизвестных величин здесь не водится.
Сначала Мэй удивилась, когда ее попросили и дальше хотя бы несколько часов в неделю работать в ЧК. Да, ей там нравилось, но она думала, что с наступлением прозрачности ЧК остался далеко позади.
– В том-то и смысл, – объяснил Бейли. – Я думаю вот что. Номер один: так ты сохранишь связь с повседневностью. Номер два: мне кажется, твои подписчики и зрители оценят, что ты продолжаешь делать эту важную работу. Очень трогательный акт смирения, не находишь?
Мэй сознавала свое могущество – в один миг она стала одним из трех самых публичных сфероидов, – и намеревалась легко нести это бремя. Поэтому каждую неделю она находила время вернуться в свою прежнюю ячейку, за свой стол, куда больше никого не посадили. В ЧК случились перемены – теперь на столах было девять мониторов, а сотрудников поощряли глубже вникать в общение с клиентами, предоставлять отклик широкого спектра, – но по сути задачи не изменились, и Мэй наслаждалась этим ритмом, его медитативностью, понятностью работы, которую она знала всеми фибрами души, и в минуты беды или стресса ее тянуло в ЧК.
Итак, на третью неделю прозрачности, в солнечную среду, пока не навалился остаток дня, Мэй планировала полтора часа потрудиться в ЧК. В три ей предстояло провести экскурсию по «Наполеоновской Эпохе», где моделировалась отмена физических денег – отслеживаемость интернет-валюты мигом уничтожит немалую долю преступности, – а в четыре показать зрителям новые музыкантские резиденции, двадцать два полностью оборудованных апартамента, где музыканты, особенно те, кому не удается жить на доходы от продаж своей музыки, могут селиться бесплатно, регулярно выступая перед сфероидами. Это все продлится до вечера. В пять ей надо быть на приеме, где о своей прозрачности объявит очередной политик. Зачем об этом до сих пор так трубят – процедуру теперь называли Прояснением, – оставалось загадкой для Мэй и многих ее зрителей. В стране и мире насчитывались десятки тысяч ясных народных избранников, и движение лишилось оригинальности, став неотвратимым; большинство наблюдателей предсказывали полную прозрачность властей, по крайней мере в демократических странах – а с «ВидДали» других стран скоро и не останется, – в течение полутора лет. После Прояснения планируется битва комиков, благотворительный прием в пользу пакистанской сельской школы, винная дегустация и, наконец, общекорпоративное барбекю под перуанский трансовый хор.