Сфера
Шрифт:
– Понимаю, – сказала Мэй.
– Конечно, беспилотные автомобили решают массу проблем. Супруги всё лучше понимают, где была их половина, – в автомобилях ведутся логи. Но я вот о чем: а если бы мы все вели себя так, будто за нами наблюдают? Мы бы жили нравственнее. Если на человека смотрят, разве он поведет себя неэтично, аморально или противозаконно? Если его незаконные денежные транзакции отслеживаются? Если его телефонный шантаж записывается? Если его налет на бензоколонку снят дюжиной камер и при ограблении распознана даже его сетчатка? Если его походы налево десятком методов документированы?
– Я не знаю. Надо думать, все это сильно сократится.
– Мэй, нам наконец-то придется стать лучше. И я думаю, люди вздохнут с облегчением. Вся планета хором оглушительно вздохнет. Наконец-то, наконец-то мы сможем быть хорошими. В мире, где больше нельзя предпочесть зло, не останется выбора, кроме добра. Представляешь?
Мэй кивнула.
– И кстати, насчет облегчения – ты ничего не хочешь сказать, пока мы не закончили?
– Не знаю. Много всего, – ответила Мэй. – Но вы и так любезно потратили на меня кучу времени, и я…
– Мэй, ты не хочешь сообщить нечто конкретное, что ты скрываешь от меня с тех пор, как пришла в эту библиотеку?
Мэй тотчас поняла, что ложь не пройдет.
– Что я здесь уже бывала? – сказала она.
– Ты здесь уже бывала?
– Да.
– Но ты, когда пришла, дала мне понять, что нет.
– Меня приводила Энни. Сказала, это какой-то секрет. Я не знаю. Я не знала, как лучше. Как ни поступи, все не идеально. Я по-любому в беде.
Бейли улыбнулся весьма подчеркнуто:
– Да вот и нет. До беды нас доводит только ложь. Только сокрытое. Ну разумеется, я знал, что ты бывала здесь. Ты меня, право, недооцениваешь! Однако интересно, что ты об этом промолчала. Тем самым ты оттолкнула меня. Мэй, тайны между друзьями – точно океаны. Широки, глубоки, и мы в них тонем. Теперь я знаю твою тайну – тебе лучше или хуже?
– Лучше.
– Легче?
– Да, легче.
Мэй и впрямь полегчало – накатило что-то похожее на любовь. Работа по-прежнему есть, не нужно возвращаться в Лонгфилд, отец останется силен, на мать не ляжет тяжкое бремя – хотелось, чтобы Бейли взял ее на ручки, хотелось погрузиться в его мудрость и великодушие.
– Мэй, – сказал он. – Я искренне верю, что, если у нас нет иного пути, кроме верного, кроме лучшего, он дарует нам абсолютное, всепоглощающее облегчение. Больше не нужно поддаваться соблазну тьмы. Прости, что излагаю в категориях морали. Что поделаешь – Средний Запад, церковь по воскресеньям. Но я верю в совершенствование человека. Я считаю, мы можем стать лучше. Я считаю, мы можем стать совершенными – или близко к тому. И, обретя совершенство, мы обретем безграничные возможности. Мы решим любую задачу. Исцелим любой недуг, покончим с голодом и бедствиями, ибо нас уже не будут тянуть к земле наши слабости, наши мелочные секретики, наша скупость и нежелание делиться информацией и знаниями. Мы наконец-то реализуем свой потенциал.
После разговора с Бейли Мэй несколько дней ходила ошарашенная, а уже наступила пятница, и в предчувствии выхода на сцену в обед Мэй совершенно не могла сосредоточиться. Но она понимала, что надо работать, хотя бы показать пример своей ячейке, ибо сегодня, вероятно, ее последний полный рабочий день в ЧК.
Поток шел непрерывно, но не сводил с ума, и за утро Мэй обработала 77 клиентских запросов. Ее рейтинг – 98, средний по ячейке – 97. Вполне приличные показатели. Ее ИнтеГра – 1 921, тоже хорошее число, с ним не стыдно отправиться в «Просвещение».
В 11:38 она ушла из-за стола, направилась в Большой зал и прибыла к боковой двери без десяти двенадцать. Постучала, ей отворили. Встретил ее постановщик, немолодой, почти призрачный человек по имени Жюль, – он привел ее в незатейливую гримерную: белые стены, бамбуковые полы. Деловитая женщина Тереза – глазищи подведены синим – усадила Мэй, оглядела ее прическу, тонкой кисточкой подрумянила ей щеки и прицепила к блузке микрофон.
– Нажимать никуда не надо, – проинструктировала она. – Включится, как только выйдешь на сцену.
События разворачивались стремительно, но Мэй решила, что оно и к лучшему. Будь у нее больше времени, она бы только сильнее разнервничалась. А так она послушала Жюля с Терезой и потом, из-за кулис, – тысячи сфероидов, что входили в зал, болтая и смеясь, и довольно плюхались в кресла. Может, где-нибудь там и Кальден, мельком подумала она.
– Мэй.
Она обернулась – ей тепло улыбался Эймон Бейли в небесно-голубой рубашке.
– Готова?
– Наверное.
– Все будет отлично, – сказал он. – Не переживай. Будь собой, и все. Мы просто разыгрываем наш разговор на той неделе. Ага?
– Ага.
И он уже вышел к залу, помахал, а все захлопали как ненормальные. На сцене друг против друга стояли два бордовых кресла; Бейли сел и заговорил в темноту:
– Привет, сфероиды.
– Привет, Эймон! – взревели они в ответ.
– Спасибо, что пришли на эту очень особую Мечтательную Пятницу. Я решил, что сегодня мы слегка поменяем формат. Некоторые знают, что порой мы проводим не презентации, а интервью, дабы пролить свет на участников «Сферы», на их мысли, надежды или, как сейчас, – на их эволюцию.
Он улыбнулся, глядя за кулисы.
– Недавно у меня состоялся разговор с одной нашей молодой сотрудницей, и этим разговором я хочу поделиться с вами. Я попросил Мэй Холланд – кое-кто с ней знаком, она нуб из Чувств Клиента, – мне помочь. Мэй?
Мэй шагнула на свет. Тотчас наступила невесомость – Мэй плыла в черноте, ее слепили два далеких, но ярких солнца. Зала не видно, ориентируешься еле-еле. Ноги как соломинки, ступни налились свинцом; впрочем, ей все же удалось развернуть и направить себя к Бейли. Онемевшая и ослепшая, Мэй отыскала кресло, обеими руками вцепилась в подлокотники и села.