Сфинкс
Шрифт:
Я поспешно вышел, чтобы не видеть, как хозяйка дома снова заплачет.
Ближайший работающий телефон, о котором мне было известно, находился в офисе Александрийской нефтяной компании, и я направился прямо туда. Потренировавшись говорить с австралийским акцентом, я набрал номер полиции и заявил, что я родственник Барри, звоню из Австралии и интересуюсь обстоятельствами его смерти. Полицейский, расследующий дело, отвечал вежливо, но твердо: в связи с тем, что в теле Барри были обнаружены наркотики, дело закрыто, поскольку имело место самоубийство по неосторожности, то есть передозировка. Тело находится в морге, и его можно забрать. Одна из бывших жен Барри собиралась это сделать, но пока не объявилась. На мой вопрос о погроме в квартире полицейский рассмеялся и ответил, что наркоманы известны своими дикими оргиями.
11
Морг находился к западу от центра города, в старом турецком квартале. По пути туда я почти не сомневался, что за такси, в котором я ехал, следят. Но только собрался попросить шофера сделать сознательно сбивающий с толку разворот, как тащившийся за нами маленький красный «фиат» свернул в переулок и исчез из виду. Оказавшись в величественном здании девятнадцатого века, я старался убедить себя, что мои страхи беспочвенны и что меня просто одолевает паранойя. Напрасно.
У обширной мраморной стойки я спросил Деметрио аль-Масри, коронера, который подходил ко мне после похорон Изабеллы.
Стоявший за стойкой человек с унылым лицом сообщил с плохо скрываемым удовольствием, что в среду у аль-Масри выходной и что мне следует прийти на следующий день. Я терпеливо объяснил, что хочу увидеть тело близкого друга. Сунутые под столом тридцать египетских долларов как будто смягчили служащего. Он позвал расположившегося у стены паренька и дал указание проводить меня к «европейцу».
В помещении было морозно. А звук генераторов, поддерживавших минусовую температуру, усиливал ощущение, что я нахожусь в странном, имеющим ритуальное назначение зале. От химического запаха жидкости для бальзамирования защекотало в носу, и я ощутил, как по затылку прошлись расплывчатые пальцы страха. Здесь держали новеньких, ухмыляясь, объяснил мне парень: утопленников, жертв автомобильных аварий или нищих, обнаруженных скорчившимися где-нибудь у порога. Каждый труп лежал на особом мраморном возвышении, и о возрасте и телосложении умершего можно было судить по силуэту под грязной простыней. Я невольно подумал: неужели и тело Изабеллы лежало таким же образом? Вопреки здравому смыслу стал представлять, как ей было холодно на мраморе. И пожалел, что меня не было рядом, чтобы обнять, укутать одеялом и согреть.
Мой провожатый откинул простыню с тела Барри. Благодаря спутанной шевелюре он был похож на величественную статую Нептуна на отдыхе. Из-за сероватой бледности кожа казалась алебастровой. В открытых глазах голубовато-белесый отлив, подбородок небрит, щеки после смерти ввалились. На груди огромная Т-образная рана — грубый разрез от пупка до середины ключиц, словно Барри выпотрошили грудную клетку. Разрез был наскоро зашит черными нитками. Я догадался, что проводилось вскрытие с целью подтвердить причину смерти. Меня потряс вид неподвижного Барри. Я наклонился и закрыл ему глаза.
Служитель, заметив мою реакцию, уважительно кивнул и вышел в коридор покурить. Охлажденный воздух пробирал до костей. Я поежился и посмотрел на ноги Барри. Они были костлявыми; вены — словно топография застывшей жизни, прерванной на середине биения сердца. Я снова посмотрел на широкую грудь, дряблую серую кожу на животе и, ощутив подступающую к горлу тошноту, рухнул на колени.
Затем, подавив отвращение, поднялся и стал рассматривать тело друга, пытаясь обнаружить признаки истинной причины его смерти. Приподнял подбородок и под спутанной массой светлых и седых волос бороды обнаружил красную полоску. У меня перехватило дыхание. Я видел нечто подобное в Нигерии у нефтяника, чье тело привалили к окружавшему скважину забору в качестве предупреждения нефтяной компании, в которой я в то время работал. Барри задушили гарротой. Я перевел взгляд на след от иглы на его руке — стигмату наркомана. Кто бы его ни убил, он сделал укол после смерти австралийца, чтобы создать впечатление, что
Меня охватил гнев.
— Ты не наркоман и никогда бы не совершил самоубийства. — Мой голос отразился от блестящих белых плиток.
Я аккуратно положил его руку вдоль тела. И в это время заметил на ногтях и подушечках пальцев зеленовато-голубые пятнышки. Я знал этот цвет — видел под водой во время погружений. Морская водоросль.
Чтобы вернуться в квартиру Барри от площади Саада Заглюля, потребовался час. Когда такси остановилось, зажатое между открытым грузовиком с усталыми солдатами и фургоном, я почувствовал на себе сквозь стекло обжигающий взгляд. Повернулся и встретился глазами с сидевшим за столиком в кафе мужчиной. И, потрясенный, отпрянул: это был Омар — человек со шрамом на лице, назвавшийся чиновником и сопровождавший нас во время погружения в бухте, когда мы искали астрариум. Память моментально перенесла меня на катер, и на мгновение меня парализовал приступ горя. Я смотрел на Омара, не в силах отвести взгляд. В это время стоявший впереди грузовик двинулся с места, и мой водитель поспешил последовать за ним. Мы свернули на боковую улицу, и Омар исчез из виду. Вздохнув с облегчением, я предложил таксисту тройную плату, если он поедет быстро, как только сумеет. Через пятнадцать минут мы были уже на Корнич.
Поспешно взбежав на этаж мадам Тибишрани, я упросил ее в последний раз дать мне ключи от квартиры Барри. И через секунду был уже внутри. Прижался лицом к стенке аквариума — холодное стекло гудело под моей щекой. На дне стояла фигурка Иисуса в стиле китч — ноги погружены в грунт, нарисованные глаза блаженно возведены к небесам. Ее обрамлял поток серебристых пузырьков, рвущихся к поверхности из миниатюрного насоса, замаскированного под сундук с кладом. Неподалеку от Иисуса красовалась статуэтка: Ричард Никсон в пылких объятиях русалки — образчик присущего австралийцу чувства юмора. Затем я заметил нечто такое, что проглядел в прошлый раз, — край металлического предмета, наполовину закопанного в гальку. Рыба-ангел, быстро взмахивая плавниками, как колибри крыльями, опустилась ко дну и стала щипать растущую из неизвестного предмета морскую водоросль. Я узнал цвет растения — такой же, как на пальцах Барри. И, присмотревшись, рассмотрел между колеблющимися стеблями и пузырьками аэрации часть небольшого ящичка размером примерно с каминные часики восемнадцатого века. Несмотря на то что его покрывали водоросли, были видны два зубчатых диска. Вот почему убийца Барри не нашел то, что искал, да и я ушел в прошлый раз с пустыми руками. Астрариум выглядел так, словно наряду с другими украшениями давным-давно находился в аквариуме.
Не дыша, я зажег настольную лампу и, подняв, посветил прямо на предмет. И тут же на одном из бронзовых дисков вспыхнули тонкие линии крохотных надписей.
— Как же чертовски ты умен, Барри, — проговорил я и, обернувшись, чтобы убедиться, что все шторы задернуты, погрузил руки в аквариум.
Вернувшись на виллу, я попросил Ибрагима запереть ворота и, постояв в их тени, попытался установить, следили за мной или нет. Ослабев после выброса адреналина в квартире Барри, я нервничал и одновременно чувствовал возбуждение. Астрариум в рюкзаке за спиной казался до смешного легким для такого невероятно важного предмета. И хотя обратный путь прошел без приключений, мне казалось, что за мной следят из-за каждого угла. На улице, где мы жили, никого не было, кроме тощего подростка-араба, привалившегося к стене виллы напротив и безучастно глядевшего в нашу сторону. Я уже собрался его прогнать, но Ибрагим меня остановил. Это был умственно неполноценный сын здешнего садовника.
Я снова принес астрариум в спальню. Мне казалось, что это самое безопасное и укромное место на всей вилле. И тем не менее я запер дверь на ключ и закрыл жалюзи. Вынул предмет из рюкзака и, окутанный внезапной тишиной, сел. Я настраивал себя не бояться и не испытывать к артефакту бессмысленного почтения. Ничего не получилось. Без корпуса астрариум выглядел меньше и безобиднее, чем я представлял. Грязный и мокрый, он нисколько не напоминал грозное оружие, каким его описывали Изабелла и Фахир. Но неоспоримо заключал в себе тайну. И поскольку Изабелла рассказывала мне о нем в первый день нашего знакомства, я чувствовал, что он в какой-то мере вернет ее мне. Астрариум был ее — и в жизни, и в смерти.