Шаг из тьмы
Шрифт:
Да, он мне нужен. И я должна засунуть своё личное мнение поглубже и сделать вид, что готова пойти на мировую. Потому что иначе хуже будет мне, ему не будет ни холодно ни жарко от моего бойкота.»
— Говорите.
Он хмыкнул, как будто его позабавила сама идея, что она даёт ему разрешение говорить, взял бокал, помолчал.
Вера смотрела в огонь и куталась в скатерть Тонга, пытаясь представить, что он здесь, сидит в ещё одном кресле, там, где она его не видит, и просто слушает, со своим обычным выражением лица "да кто ты такая, женщина".
«Я для них обоих не человек. Если я забуду об этом, мне конец.»
— Ги-син, Вера… это особая каста привилегированных рабынь, как вам объяснила госпожа Виари, всё началось именно так. Примерно полторы тысячи лет назад, когда империя состояла из сотен маленьких племён и все они друг с другом воевали, был один известный философ, который выпустил книгу о духовном совершенствовании и влиянии искусства на интеллект. Эта книга стала очень популярной, у этой философской концепции
«Идите к чёрту с такими привилегиями.»
Ей хотелось уйти, она мысленно уже раз десять встала и хлопнула дверью, но в реальности продолжала лежать и тупо смотреть в огонь до болезненной сухости в глазах.
— Естественно, искусства стали очень популярны, многие люди отдавали детей учиться искусствам, в надежде, что они привлекут внимание богатого человека на каком-нибудь празднике или конкурсе, и их купят в богатый дом, где они будут жить в роскоши. Спрос на услуги учителей сильно превышал предложение, поэтому в учителя стали подаваться даже те, кто сам особенно не блистал, это породило огромное количество школ посредственного уровня, за образование брали деньги, а выпустившись из этой школы, студенты понимали, что профессии не получили, составить конкуренцию на соревнованиях они не могут, а жить на что-то надо. И тогда кому-то пришло в голову нанимать певцов и танцоров из этих школ для развлечения публики в ресторанах, чайных и рюмочных, они стали очень популярны, потому что давали простым людям почувствовать себя богачами, для которых выступают люди искусства. Мужчины среднего достатка — купцы, мелкие чиновники и прочие, кто был достаточно образован, чтобы их оценить по достоинству, но недостаточно богат для того, чтобы содержать собственных людей искусства, тоже с радостью ходили к ним, иногда даже выкупали время особенно искусных мастеров исключительно для себя, уединялись с ними в отдельных кабинетах, там вместе пили, разговаривали, слушали музыку, писали стихи, рисовали — кто чем больше интересуется. Это стало модно, выдающиеся люди искусства, владеющие умением занимательно вести беседу и привязывать к себе, стали зарабатывать большие деньги, для них стало не интересно быть купленными в богатый дом, они и так хорошо зарабатывали. Но их положение, в случае женщин… было положением женщины, с которой уединяются. То есть, жениться на ней было нельзя, никакая мать своему сыну такую жену не выберет. Они это понимали, и жили как хотели — влюблялись, рожали, вели бизнес. Но это единицы, самые талантливые и востребованные, их на всю империю было в разное время несколько десятков. Остальные, чаще всего, жили не особенно богато, поэтому, когда они попадали в долги, их выкупали либо богатые люди, либо администрация города. И постепенно сложилась такая ситуация, что мужчин среди ги-син почти не осталось — они могли в сложной ситуации бросить заниматься ерундой и пойти работать, а женщины не могли, их никто не нанимает, у них путь либо замуж, либо в рабство. И они постепенно все оказались в рабстве. Старые свободные ги-син постарели и умерли, а новых воспитывали уже из рабынь, правительство выкупало и финансировало школы ги-син, в которых обучали красивых девочек с пяти-семи лет, после четырнадцати их отдавали в дома ги-син и чайные, где они учились у старших коллег и работали остаток жизни. Внутри домов ги-син есть своя иерархия, там живёт много девушек, но некоторые выдающиеся ги-син, которые находят себе влиятельных покровителей, могут жить отдельно, или вообще переехать в дом покровителя, это почётно.
«Интересные у вас представления о том, чем стоит гордиться.»
Он замолчал, наливая себе добавку, она смотрела на огонь, на мелькнувший по мрамору блик от бутылки.
Он выпил и продолжил:
— Это всё было в империи, и сейчас есть. Но переехавшие в Карн ги-син получили такие же документы, как и все остальные рабы, а сейчас их в профессии почти не осталось — сорок лет прошло, несколько поколений сменилось. Но в менталитете цыньянцев ги-син есть ги-син, и если в них есть потребность, то они будут существовать, и будут выполнять те же функции, что и раньше. В цыньянском квартале построили отдельный квартал ги-син, его называют "красный квартал", так же, как называли в империи. Они там живут в таких же домах, делают ту же работу, с той лишь разницей, что они полностью законно владеют своим бизнесом, их дома проходят в налоговой как таверны и рестораны, они получают прибыль, они свободные люди, имеющие все права подданных Карна, их никто не в праве принуждать заниматься тем, чем им не хочется. Но репутация профессии осталась. Эти женщины… тем и привлекательны, что они свободны. Их любовь нельзя купить, даже в империи, они официально обязаны петь, играть на музыкальных инструментах, танцевать, поддерживать разговор, ассистировать в азартных играх, изысканно подавать напитки, но ничего более, ги-син даже за руку взять против её воли нельзя, за это оштрафуют и выгонят, за этим тщательно следят специальные охранники. Чтобы ги-син была с мужчиной, она должна сама его захотеть, поэтому добиваться их благосклонности очень интересно, а добиться — почётно, этим хвастаются, как каретами и антиквариатом. Понятное дело, если эта ги-син знаменита. Обычные рядовые ги-син работают как музыканты — обслуживают праздники или индивидуальные заказы, могут работать эскортом на фестивалях, им разрешено покидать красный квартал четыре раза в год, в империи, здесь они свободны в передвижениях, но всё равно стараются по улицам открыто не ходить, менталитет остался, могут и камнями закидать… В смысле, я не об этом, — он устало потёр лицо, Вера подавила желание посмотреть на него, закрыла глаза, оставаясь в океане звуков. Здесь был не только Тонг. По комнате ходила незримая тень богатой цыньянки, молча, без заявлений — само её существование было заявлением, её внешность была её репликой, её молчание было её позицией, а её духи — ударом.
«На вылет, великая женщина, просто на вылет.»
— Как её зовут?
Министр замер, даже огонь стал трещать тише.
— Я… не хотел бы, чтобы в этом доме звучало её имя.
«Какие осторожные слова.»
— Поздно.
— Нет, Вера… вы не понимаете. У меня правда с ней ничего не было. Когда мне было лет двадцать, я пытался её добиться, это сложно, для этого нужно сначала писать письма, потом слать подарки, подкупать людей, делать ещё море всяких загадочных цыньянских движений, в которых я не разбирался. Я с ней даже не виделся тогда, я хотел её, потому что привык получать всё самое лучшее, а она была лучшей ги-син столицы, я должен был её получить просто для коллекции достижений. Но она мне отказала, я был сопляком и действовал напролом, с цыньянцами так… не работает, там много нюансов, на которые я плевал. Потом, когда я стал министром, она поняла свою ошибку, и сама мне прислала приглашение, приняла меня у себя, и стала заливать, что на самом деле я — само совершенство, а отказала она мне тогда потому, что рассчитывала таким образом подогреть во мне интерес. Просчиталась, я не люблю, когда мне отказывают.
Вера невольно фыркнула, но промолчала. Он подождал немного, но больше ничего не услышал, и продолжил:
— Мы поговорили, выпили, я выиграл у неё в тактику. Она пригласила меня в спальню, но я сказал, что меня друзья внизу ждут, там покер, вино, я лучше пойду. И ушёл.
Вера фыркнула ещё раз, почувствовала, как министр расслабился от её реакции.
«Он это специально сказал, специально так сформулировал, чтобы я почувствовала себя лучше на фоне унижения знаменитой женщины.
Какой он ждёт реакции? Меня это должно обрадовать? Я должна шутить, поддерживать разговор, сесть, может быть?»
Она села.
Не посмотрела в его сторону, не смогла, но боковым зрением видела, как он напрягся, как будто лихорадочно думает, какой она ждёт от него реакции, должен ли он сесть рядом, или предложить ей выпить.
— Она пригласила вас, а вы ушли? — тихо уточнила Вера, пытаясь сделать голос ироничным, вышло напряжённо. Он кивнул:
— Она меня не впечатлила.
— "Наш девиз непобедим — возбудим и не дадим"? — ещё ироничнее процитировала Вера, про себя добавляя вторую часть, о мужской мудрости и продажной любви. Министр тихо рассмеялся, расслабляясь ещё немного:
— Глупое поведение, я понимаю. Но у меня просто галочка в голове стояла, что мне отказали, и я должен за это отомстить. Но потом передумал, после победы в тактику стало не интересно. Она не особенно красива, и старше меня на пятнадцать лет, она вечник. Я разочаровался и забыл о ней. А сейчас вспомнил. Мне казалось, что она сочетает в себе знание культуры, ум, опыт и женскую природу, она может дать мне идею, какое-то новое виденье ситуации, которое я упускаю.
— Дала? — Вера не сдержала саркастичный тон, министр тоже нахмурился:
— Что-то несомненно дала. Я увидел вашу реакцию. И узнал, что вы думаете.
— И что я думаю?
— Что вы не имеете права предъявлять претензии.
Внутри неё адвокат и прокурор листали личное дело господина министра, находя в нём много разного, но ничего такого, что давало бы ей на него какие-то права. Она ничего не сказала, он налил себе ещё и вопросил бокал:
— Почему Эйнис считает себя вправе предъявлять претензии, а вы — нет?
— Это надо спросить у Эйнис. Наверное, у неё есть основания.
— А у вас нет?
— Это бессмысленный разговор.
Он молчал и пил, она испытывала большое желание лечь обратно и отвернуться к спинке, натянув скатерть на голову. Ветер за окном выл, как оставленный взаперти хаски, Вера чувствовала себя этим ветром, осенним, мокрым, продрогшим и злым от бессилия войти в тёплый дом и расслабиться.
Министр помолчал и спросил:
— Как это происходит в вашем мире?
«Что — это? Поход к шлюхе? Расставание? Примирение? Что?»
Она медленно глубоко вдохнула и ответила на тот вопрос, который сама выбрала: