Шалинский рейд
Шрифт:
Собрание смеялось. Это было самым лучшим исходом для меня, самым худшим – для молодого Шамиля. Он понимал, что проиграл. Теперь, даже если он застрелит меня, в памяти людей останется, как он был осмеян. Победить слово можно только словом.
Шамиль постарался сохранить достоинство и процедил сквозь зубы, садясь:
– Ты много болтаешь. Посмотрим, каков ты в бою. Если, конечно, не спрячешься под юбкой у своей мамаши.
– Посмотрим, товарищ. Будет надо – повоюем. И я, и ты. Но сейчас нам лучше уйти из Шали, чтобы русские не разбомбили город.
Было
И ведь так и случилось. Позже рассказывали, что русский комендант уже криком кричал, что не будет больше никого принимать, что ему надоело разбирать доносы! Тогда энтузиасты записывали свои доносы на тетрадных листках, заворачивали в них камни и кидали через забор к русским оккупантам.
Была еще проблема неисполнения прямого приказа президента: оборонять Шали.
И тогда я озвучил свою идею.
– Птицефабрика.
– Что?..
– Мы оставим Шали, но не разбежимся. Мы займем позиции на заброшенной птицефабрике. Вывод вооруженных сил нужно сделать демонстративным, при свете дня, чтобы как можно больше людей, среди которых обязательно есть осведомители русских. И лучше в сторону гор, на Сержень-Юрт. А потом тайно сконцентрируем силы на птицефабрике. Так мы и выведем из-под удара мирное население, и не нарушим приказ ГКО.
Мой план был принят.
И мы оставили Шали без боя.
Днем, на грузовиках с зелеными флагами, в полном вооружении, все силовики – а набралось вместе с моими добросовестными резервистами более трех сотен человек – мы отбыли по дороге на Сержень-Юрт. Пункт сбора был в центре Шали, и все видели наши приготовления и отъезд.
За Сержень-Юртом, в лесу, мы сделали остановку. Разбились на группы и с наступлением ночи кто пешком, кто на машинах с выключенными фарами стали скрытно возвращаться и просачиваться к полуразрушенным корпусам заброшенной птицефабрики, что по дороге на Старые Атаги.
К концу следующего дня сбор птичьего войска был окончен. Из трех с лишним сотен на место пришли только чуть более ста бойцов.
Да, господин адвокат, я боялся разоблачения и решил вылетать не из Грозного, а из ингушского аэропорта Магас. Чуть меньше шансов, что меня там будут ждать. Паспорт? У меня прекрасный паспорт. Фотография моя, когда советский паспорт меняли на российский, то я предоставил свою фотографию. Девушки в паспортном столе ничего не заметили. Если у них в деле и были старые фото Дениева, они не увидели большой разницы. Не сказал бы, что для них мы все на одно лицо. Но Дениев был из моего тейпа, даже родственник, какой-то далекий. Потому ли, или просто совпадение, но у нас похожая внешность.
Да, я знаю, доктор считает, что это был приступ шизофрении. Моя бредовая вторая личность погибшего Тамерлана Магомадова завладела сознанием. На самом деле мне нечего было бояться – я действительно Артур Дениев, это подтвердили все экспертизы. Хорошо, пусть эта версия будет основной для защиты.
А Ризван, который донес на меня в ФСБ, позже сам признался, что перепутал: у меня и у Тамерлана очень похожая внешность, я знаю.
Но я действительно поехал в Магас. Я пришел в центр Шали и договорился с таксистом. Всего за одну тысячу рублей он взялся меня довезти. Закинул дорожную сумку на заднее сиденье старой “Волги”, и мы поехали. Водитель был пожилым и очень разговорчивым человеком. Только старики и женщины сейчас в Чечне разговорчивы, они меньше боятся ляпнуть лишнее, особенно вспоминая про войны.
Мы еще не выехали из города, а он уже начал рассказывать. Про самолеты. Что он-де сам видел по телевизору выступление Грачева, министра обороны России, еще в девяностые. И Грачев сказал, что в небе над Чечней он потерял двести самолетов. Старик возбуждался: вот скажи, как могли боевики сбить двести самолетов? И где они все? Если бы тут сбили двести самолетов, то на каждом поле лежали бы обломки! Чечня слишком маленькая, чтобы не заметить в ней двести сбитых самолетов! В ту войну если и сбили самолет, то один. Потом его двести раз по телевизору показали! Может, два самолета. Никак не больше! А Грачев, он эти самолеты на войну списал, а на самом деле продал просто! Через грозненский аэропорт продал за границу!
Как всегда, как и все очевидцы, водитель помнил войну по телевизионным новостям. Но делал свои выводы.
А вообще пел как акын: что увижу…
Взгляд его наткнулся на канавы вдоль дороги, и он вспомнил, как участвовал в похоронной команде. Здесь, на окраине, в ирригационных каналах, они хоронили мертвых, подобранных после боев и бомбардировок. Хоронили чеченцев и русских, солдат и боевиков, просто мирных жителей хоронили, если трупы никто не подобрал. Похоронная команда сформировалась при мечети на добровольных началах. Старик верил, что это богоугодное дело. Да и полезное: от разлагающихся трупов болезни и вонь.
Мы, говорит, старались каждого обмыть и все сделать правильно. Но иногда не успевали. И простыней на саваны не хватало. Тогда мулла сбрызгивал только водой, читал молитву – над мусульманами читал, над христианами и над теми, кто себя считал неверующими, наверное, тоже: кто же теперь знает? Мертвые ему не перечили. И так прямо, в той одежде, в которой нашли, хоронили. Укладывали рядами в канал, потом засыпали землей. Много земли кидали, потом утрамбовывали. Ногами. Топтались сверху и повторяли: “Лай-лах-иль-аллах!”. Зикр делали. И чтобы собаки не разрыли.
Я слушал и молчал, вглядываясь в пейзажи вдоль дороги. По этой дороге, на Новые Атаги, я не ездил уже очень давно. Обычно по трассе Грозный – Шали, через Аргун. А на Магас ведет другая дорога.
Невдалеке от этой дороги когда-то стояла Шалинская психиатрическая больница. Дурдом, как все ее называли.
Когда мы проезжали эти места, я прервал воспоминания водителя и спросил:
– Ваша, а что стало с дурдомом?
И мой многословный рассказчик замолчал. Его живое лицо сразу осунулось, глаза померкли.