Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
Прасковья бы и теперь не пошла, если бы было можно, но статус фрейлины налагал определённые обязательства, одно из которых — сопровождать Елизавету везде, куда бы та ни направлялась. Впрочем, нет… Прасковья лукавила. Нынешнего праздника она как раз ждала с нетерпением и трепетом. В последнее время Елизавета, обожавшая сказки и предания, по вечерам часто наведывалась в девичью — большую горницу на людской половине, где девки занимались рукоделием — пряли, вышивали, плели кружева или шили. На таких посиделках обычно пели или рассказывали разные истории, чаще страшные, про нечистую силу, колдунов или оживших мертвецов, а иногда, если рядом не оказывалось бдительных «нравоблюстительниц» вроде кухарки Федоры, разговоры заходили и про любовь… В последние дни по понятной причине речь чаще всего шла про купальские обряды, гадания, леших, русалок, водяных, про поиск «огнецвета» — волшебного цветка, что распускался в самой глухой чаще на один краткий миг и который от людских глаз берегла целая армия нечисти.
И из этих рассказов Прасковья узнала, что купальская ночь — лучшее время для любовных признаний, причём для того чтобы открыть свои чувства, не нужно даже ничего говорить, достаточно подойти и надеть на голову зазнобе венок из колдовских трав. Какие именно травы должны быть в венке, девки тоже долго спорили и в конце концов составили целый матрикул[103]. По их словам выходило, что стоит его сплести и водрузить на нужную голову, как древний бог всё устроит наилучшим образом, и все, кто так делал, вскорости играли свадьбу.
Конечно, Прасковья не слишком верила в эти россказни, однако отчего ж не попытать счастья?
Венок из трав она сплела, но дальше того её дерзый замысел не продвинулся. С самого начала всё пошло не так, как представлялось. Народу на гуляние снарядилась целая толпа, и Розум шёл далеко впереди, среди домашней прислуги. Приблизиться к нему Прасковья не могла — её место было рядом с Елизаветой — и только с тоской следила, как он что-то рассказывал шедшим рядом, и те то и дело весело смеялись. Раз девки похватали длинные бастылины навроде хворостин и толпой погнались за ним, но он убежал, смешно, по-лошадиному взбрыкивая длинными ногами. Потом он на ходу подхватывал своих спутниц, кружил и нёс — по одной в каждой руке, а те обнимали его за шею, визжали и хохотали, и Прасковья завидовала им чуть не до слёз. Но когда пришли на луг, Розума она из виду потеряла — уже совсем стемнело, да и народу вокруг было очень много. А потом Елизавета разогнала свою свиту и отправилась веселиться в одиночестве, и теперь Прасковья стояла покинутая и несчастная, опасливо косясь по сторонам.
Возле соседнего костра, через который селяне прыгали парами и по одному друг за другом, мелькнул Данила Григорьев, обнимавший за талию какую-то простоволосую пышнотелую девку в красном сарафане — та немного напоминала цесаревну, — но скрылся из виду прежде, чем Прасковья успела его окликнуть.
Что же делать? Стоять и ждать, когда появится кто-то из своих? Или возвращаться домой? Представив, как будет идти одна по тёмному лугу, а затем пробираться во мраке между посадскими дворами, Прасковья задрожала. Нет, пожалуй, она останется здесь. Тут всё же люди, хотя и кажется, что в них вселился бес…
— Прасковья Михайловна! Наконец-то я вас нашёл, — послышалось сзади, и, оглянувшись, она увидела Алексашку Шувалова.
От радости Прасковья едва не кинулась ему на шею. Слава Богу! Хоть чьё-то знакомое лицо. Вообще-то после позорной сцены в бане она избегала Шувалова и даже глазами с ним старалась не встречаться, он же, напротив, как назло, то и дело оделял её своим вниманием. Но сейчас Прасковья радовалась его обществу совершенно искренне.
— Можно я побуду с вами? — Он смотрел с улыбкой.
— Конечно, Александр Иванович! — отозвалась Прасковья, не скрывая облегчения. — Вы не видели Елизавету Петровну?
Алексашка качнул головой.
— Сейчас будут зажигать большой костёр. Хотите, подойдём ближе?
Прасковья обратила внимание, что люди отовсюду стягиваются к огромной тёмной куче в центре поляны. В обществе Шувалова страшно ей уже не было, проснулось любопытство, и они приблизились.
— Что они делают? — заинтересовалась она, рассматривая копошащихся возле будущего костра людей, которые сидели на корточках и то ли пилили что-то, то ли тёрли.
— Добывают огонь, — пояснил Алексашка. — Главный костёр должно зажигать «живым огнём», который получился без помощи огнива.
— А зачем его зажигают? Разве через него можно прыгать? Он такой огромный…
— Нет, конечно, через Купалец не прыгают, но в старину каждый человек в селении должен был прийти к нему и постоять рядом, иначе он считался колдуном. А когда костёр догорал, люди разбирали угли и уносили домой, чтобы затопить ими печи, это приносило дому достаток, а его хозяевам здоровье на весь следующий год.
Между тем огонь разожгли, бледные язычки пламени лизнули сложенные горкой дрова и весело побежали по ним, разгораясь всё больше, так что через пару минут огромный костёр уже вовсю пылал. Пламя быстро взобралось на самый верх, туда, где на столбе находилось просмолённое колесо, обложенное сухой травой, и спустя минуту оно тоже пылало, устремляя в небо снопы искр.
— Зачем там колесо?
— Это знак солнцеворота. Такой древний оберег. Он защищает всех, кто стоит вокруг, от бед, призывает благословение бога солнца и плодородие на поля.
Прасковья слушала с интересом. Вдохновлённый её вниманием Алексашка прочёл целую лекцию о древних языческих богах Перуне, Яриле и Ладе. Прасковья была поражена.
— Откуда вам всё это известно? — не выдержала она, наконец, когда он принялся вещать про Пряху Судьбы, Макошу, которая суть Параскева Пятница, её святая.
— От нянюшки, — улыбнулся Шувалов. — Она множество древних преданий знала и нам часто рассказывала.
– --------------------------
[103] Матрикул — список, перечень.
* * *
Баня давно остыла, но в ней всё ещё пахло свежими вениками с богородицкой травой и было душно. Елизавета поставила на полок свечу, и по стенам заплясали нервные отсветы пламени. Старуха сказала, что зеркало должно смотреть на луну… Она некоторое время вспоминала, с какой стороны от бани висела луна — огромная, круглая и отчего-то ярко-жёлтая, как румяный ноздреватый каравай. Наконец, установила зеркало, по обе стороны от него поставила свечи. Одна горела ровно, вторая трепетала, будто на ветру, потрескивала и чадила.