Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
Кровь.
Он растерянно поднялся, вглядываясь в лицо лежащей в постели женщины, замешкался, словно колеблясь, не позвать ли кого, но в этот момент со стороны наружних покоев прозвучали шаги — очень быстрые и частые, почти бегущие.
Человек метнулся было в сторону выхода из подклета, но понял, что не успеет — дверь снаружи уже открывалась, в приотворившемся проёме мелькнула длинная пола и носок туфли. Ночной гость бесшумно упал на четвереньки, лёг на пол и в мгновение ока закатился под кровать.
* * *
Свеча на туалетном столике истекала каплями воска, будто слезами. В её свете лицо Мавры тоже казалось восковым — изжелта-бледным, точно у покойницы.
— Арман! Ну почему ты молчишь?! Что с ней? — Елизавета почти кричала.
Лесток опустил безжизненную руку, что держал, слушая пульс, и невозмутимо ответил:
— Похоже на выкидыш.
Елизавета охнула и зажала рукой рот.
— И… как ей помочь? Она не умрёт? — Ей вдруг сделалось страшно.
— Разумеется, я сделаю всё, что в моих силах, но я не повивальная бабка, нужных снадобий у меня в хозяйстве нет.
— Значит, надобно послать в посад за повитухой. — Елизавета вскочила, готовая бежать, но Лесток ловко поймал её за руку и придержал.
— Не спешите, Ваше Высочество! — Он усадил её рядом. — Я бы не советовал… очень не советовал вам этого делать.
— Но почему?
— Потому что уже завтра весь посад будет знать, что ваша незамужняя фрейлина выкинула ребёнка. Это сильно ударит по репутации Вашего Высочества, прошу прощения, и без оных слухов небезупречной в глазах света. Больше того, через неделю об этом вопиющем происшествии узнают и в Москве. Можете представить реакцию Её Величества? Мы говорим с вами с глазу на глаз, а следовательно, я могу не утомлять ни вас, ни себя ненужным политесом… Здесь ни для кого не секрет, что императрица спит и видит, как бы отправить вас в монастырь, и можете не сомневаться — случившееся преподнесут как свидетельство распутства, царящего при вашем дворе, а возможно, и детоубийства… И вы обе окажетесь в монастыре.
— Что же делать? — Елизавета с трудом сглотнула.
— Оставить всё, как есть и молиться, чтобы натура справилась своими силами. Вам изрядно повезло — кажется, кроме вашего гофмейстера никто о случившемся пока не знает.
— Гофмейстера? — Она удивилась.
— Да. Это он нашёл её во дворе без памяти и принёс сюда.
Елизавета попыталась ухватить какую-то мысль, не то воспоминание, не то сновидение — отчего-то упоминание о гофмейстере заставило болезненно поморщиться, но Лесток сосредоточиться не дал:
— Вы должны сохранить случившееся в тайне и гофмейстеру своему прикажите молчать. Не знаю… припугните его чем-нибудь… Прочим я сообщу, что у Мавры Егоровны тяжёлая инфламмация[104], чрезвычайно заразная, и запрещу заходить в её комнату. От прислуги это тоже надо сохранить в секрете. Всё запачканное бельё лучше будет тайно сжечь.
— Но зачем? — Елизавету била дрожь, она чувствовала, как капли пота, отвратительные, холодные, как пиявки, ползли по коже под нательной рубахой.
— Затем, что при вашем нынешнем положении даже намёка на слухи возникнуть не должно… Вы понимаете, что одной ногой уже вступили в монастырскую келью?
— Но я не могу просто так бросить её умирать! — Елизавета почувствовала, как глаза налились слезами.
— Вы и не бросаете. Я дипломированный хирург как-никак и сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь ей. А вы — молитесь.
– --------------------
[104] инфекция, воспаление
* * *
Жалкий легковерный идиот! Как истинный рогоносец, он узнал обо всём последним! Не зря подшучивал Ивашка Григорьев. Всё было именно так, как он намекал — Мавра сошлась со сладкоголосым мужланом-казаком.
Нынче ночью Пётр всё видел сам. Собственными глазами. Проклятый гофмейстер вышел из Мавриной комнаты, воровато огляделся по сторонам и чуть не бегом прочь убежал, а когда Пётр заглянул туда, она лежала в постели и безмятежно спала.
Как же он был слеп! Третью неделю Мавра избегала его. Она-то! Готовая тешить Эрота хоть по пяти раз на дню. Одно это сразу должно было сказать, что ему нашли замену…
С чего он был так благодушен и глуп? С того лишь, что полагал, будто дурнушка Мавра не пользуется у мужчин успехом? И что сам он облагодетельствовал её своим вниманием?
Но отчего так невыносимо думать о том, что между ними было? Он ведь не любит её. Конечно нет! И он не ревнует — ещё не хватало! Просто обидно, когда тебе предпочитают такое ничтожество, как этот Розум. Именно поэтому хочется выть, что-нибудь крушить, а ещё лучше убить кого-нибудь. И даже известно, кого именно…
* * *
Домой вернулись когда совсем рассвело. Солнце ещё не показалось, но белённые известью стены старинного монастыря на том берегу уже порозовели в его лучах.
В компании Александра Шувалова Прасковье было спокойно и легко, он интересно рассказывал о празднике, знал много легенд и обычаев, и кончилось тем, что она даже отважилась прыгнуть через огнище — чтобы, как объяснял Алексашка, весь год после не болеть. А потом они смотрели, как гадали девки — пускали на речную гладь венки. Некоторые прикрепляли к ним свечные огарочки, и это было очень красиво — плывущие по чёрной воде огоньки, точно стая светлячков в ночи.
Уставший и притихший, народ брёл с купальского луга в слободу — не слышались больше песни, не звучали шутки и смех. Волшебная, немного безумная ночь закончилась, возвращалась привычная трудная и беспокойная жизнь. И отчего-то Прасковье сделалось грустно.
Уже возле самого дворца их нагнал Михайло Воронцов, а больше никого из Елизаветиного окружения они так и не встретили.
— Спасибо, что позволили сопровождать вас, Прасковья Михайловна, — поблагодарил Александр, проводив её до крыльца, ведущего на женскую половину, и поцеловал руку.
Она ответила что-то невпопад, смущённо и невнятно, и ринулась вверх по лестнице, будто Алексашка намеревался покуситься на её девичью честь. Сердце трепыхалось восторженно и испуганно, точно жаворонок в ладони. Ей ещё ни разу в жизни рук не целовали, и она даже представить не могла, как сие волнует. Жаль только, что был это всего лишь Алексашка.