Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
Медленно стянула сарафан, оставшись в одной нижней рубахе, сняла нательный крест, повесила на гвоздь над притолокой лицом к стене, как велела старуха, распустила волосы и встала напротив зеркала.
Тьма тут же надвинулась из углов, подступила со всех сторон, сделалась почти осязаемой. За стеной резко и громко закричал козодой, и Елизавета вздрогнула всем телом. До рези в глазах она вглядывалась в чуть мутноватое озеро амальгамы.
— Суженый мой, покажись, в зерцале отразись, ко мне воочию явись… — прошептала она, чувствуя, как шея покрывается мурашками. — Встань за спиной, под полной луной, травою степной, волною речной, плотью живой!
Она зажмурилась, и в тот же миг словно ветер прошёл по босым ногам, за спиной тихо скрипнули половицы. Цепенея от ужаса, Елизавета почувствовала сзади чьё-то присутствие и распахнула глаза. В зеркальной глубине за её плечом отражалась высокая тёмная фигура. Едва сдержав крик, Елизавета зажала ладонью рот, вглядываясь в медленно проступавшее из сумрака лицо. Первыми появились губы очень чёткой формы, про такие говорят «лук Купидона», затем тонкий прямой, с едва заметной горбинкой нос — ноздри чуть вздрагивали — и, наконец, глаза — большие чёрные, они, казалось, пылали, точно угли в костре. Лицо было строгим и холодно-прекрасным, как лик с мраморного саркофага.
Нет! Нет! Елизавета судорожно затрясла головой — не тот образ проступил в мутной пелене зеркала. Он смутно напоминал кого-то, но это был не человек, которого она ждала и жаждала увидеть. Хотела зажмуриться, но взгляд точно сковал, не давая ни шевельнуться, ни обернуться. Хотелось крикнуть — губы беззвучно раскрылись, не умея исторгнуть ни звука.
Тень из зеркала наплывала, она была такой реальной, что Елизавете показалось, будто там, за спиной, и впрямь кто-то стоит, и волосы на затылке зашевелились. Попыталась вдохнуть, но грудь сжало точно железными тисками, и она вдруг поняла, что превращается в камень. Хотела перекреститься — рука не слушалась, и Елизавета вспомнила, что сняла крест.
Оказывается, василиск — вовсе не чудовище с телом ящера и петушьей головой, а юноша, прекрасный, как Аполлон, с горящими, будто у рыси, глазами. С огненным, страстным взглядом, обжигающим, точно лава, и леденящим, будто январская вьюга. Он напоминал кого-то знакомого, но вспомнить, кого именно, отчего-то не получалось. И умирать в его взгляде оказалось не страшно, а даже сладостно, жаль только, что уже не получается вдохнуть, и жить осталось лишь несколько мгновений. Она бы целую вечность стояла так, погружаясь в кипящую смолу его очей.
На плечо легла тяжесть чьей-то руки, и, длинно вздрогнув, Елизавета потеряла сознание.
* * *
Уложив сомлевшую Елизавету в предбаннике на лавке, Алёшка бросился в людскую, но кроме старой полубезумной Ермиловны — бывшей ключницы, что доживала свой век в цесаревнином дворце приживалкой, никого не нашёл. Оно и понятно. Все ушли на праздник…
Медикуса Лестока на месте тоже не оказалось, хотя тот, будучи не то немцем, не то французом — Алёшка так и не разобрался — через костры на лугу точно не прыгал. Безуспешно пометавшись по дворцу в поисках нюхательной соли, он вернулся назад в баню, надеясь, что Елизавета уже очнулась, однако та так и лежала на лавке, простоволосая, бледная, в тонкой, почти прозрачной рубашке. Алёшка осторожно потёр ей виски, ополоснул из стоящей рядом кадушки лицо, но она даже не пошевелилась. На этом все лекарские навыки были исчерпаны, и что делать дальше, он не представлял.
Елизавета ровно дышала, в уголках губ дремала улыбка, и больной, а тем более умирающей не выглядела, и Алёшка, чуть успокоившись, решил перенести её во дворец. Расслабленное тело тащить оказалось неожиданно тяжело, голова моталась из стороны в сторону, руки цеплялись за стены, а рубаха норовила заголить и без того открытую плоть, и Алёшка старался даже не думать, какие пойдут по посаду сплетни, если, не приведи Бог, скульптурную группу «сатир, похищающий нимфу» заметит кто-то из посторонних. Кроме того, он почти не видел, куда идёт, и очень боялся запнуться в потёмках за какое-нибудь полено. Вытащив свою ношу из бани, он поволок её в сторону заднего крыльца и тут, возле самой двери, увидел Мавру Чепилеву, она стояла, держась рукой за стену.
— Слава Богу! — Алёшка чуть не бегом устремился в сторону фрейлины. — Мавра Егоровна, скорее! Помогите мне! Елизавете Петровне худо!
На его крик Мавра обернулась, как-то медленно и словно бы с трудом, окинула взглядом «сатира и нимфу» и вдруг беззвучно сползла на землю.
* * *
Анна двигалась по пустому тёмному дворцу, вздрагивая от скрипа половиц под собственными ногами. Свет луны, огромной, круглой, янтарно-золотистой лился в окна, наполняя комнаты медовым сумраком. Кажется, во всём огромном здании не было ни души. Оно и понятно — все празднуют Купалу.
Тёмная тень выросла внезапно и шагнула навстречу столь стремительно, что она вскрикнула и отшатнулась. Сердце ухнуло вниз, от мгновенного ужаса закостенели руки и ноги, а горло парализовала судорога, и вместо крика она смогла издать лишь жалкий слабый всхлип.
Сильные руки подхватили, прижали к себе, жаркие, будто горячечные, губы принялись осыпать поцелуями её лицо.
— Ты?! Господи… Это ты… Ты! Ты! — Она смеялась, прижимала его к себе, целовала, шептала имя и снова смеялась и шептала, трогала во мраке лицо и волосы, узнавая и дрожа, как в жару, пока, наконец, не поверила, что это не сон, что он действительно здесь, рядом и обнимает её. И тогда схватила за руку и повлекла в свою горницу.
Потом она лежала рядом, ерошила густые волнистые волосы, гладила расслабленное тело, кожа была чуть влажной, прохладной и хотелось тереться о неё лицом, прижиматься, ласкаться… Он перекатился на спину и уложил её сверху.
— Как же я соскучилась по тебе! Господи, какое счастье, что ты снова со мной! Ты… ты не оставишь меня опять одну?
Наконец, он разомкнул губы, впервые за эти мгновения — не то часы, не то секунды.
— Я никому тебя не отдам. Слышишь? Больше нас не разлучат. Никогда.
Глава 15
в которой Мавра болеет, а Прасковья выдаёт чужие тайны
Дверь подклета открылась, как обычно не скрипнув, впуская внутрь — словно собака хорошо знакомого человека. Тень, будто отделившийся сгусток темноты из подвала, замерла на пороге, быстро обвела комнату взглядом и, заметив фигуру, лежащую на кровати, осторожно приблизилась.
— Спишь? — чуть слышно спросил вошедший. Ответом ему была тишина.
Лунный свет, лился в окна, и в его блёклом сумраке человек возле постели вдруг наклонился, а затем, присев на корточки, тронул пятно, влажно темневшее на светлом дощатом полу. На пальцах остался липкий чёрный след.