Шекспир и история

Барг Михаил Абрамович

В стране с годами все больше давали о себе знать феодальные распри, произвол, беззаконие, заговоры, мя­тежи. Казалось бы, что после долгого и твердого прав­ления Эдуарда III и столь блистательных военных побед англичан во Франции (в Столетней войне), в особенности при Генрихе V, чего проще было пресечь феодальную смуту в самом зародыше. Однако история распорядилась по-иному. После смерти Генриха V (1422) английский трон занял его сын Генрих VI, девятимесячный младе­нец. Началось долголетнее регентство, столь благоприятное для бесконечных придворных интриг и борьбы за власть. Однако и тогда, когда Генрих VI стал править самостоя­тельно, перемен не произошло. Дело в том, что и взрос­лый Генрих нуждался в опеке, т. е. в том, чтобы кто-нибудь правил за него и решал

дела королевства. Сам же он избрал менее тягостное занятие — молитвы и созер­цание.

Какой из государей на земле

Так мало видел радости, как я?

Едва с моей расставшись колыбелью,

Я был, грудной младенец, коронован.

Так страстно подданный венца не жаждет,

Как жажду я быть подданным простым.

«Генрих VI», ч, II, IV, 9

Опека, разумеется, еще больше подливала масла в огонь, разжигаемый соперничающими кликами: каждая имела шанс подчинить себе слабовольного короля, кото­рого только из приличия именовали «святым».

Уже из этого краткого экскурса в историю Англии XV в. очевидно, что время от короля Англии требовало по сути одного — пресечь феодальную усобицу любыми мерами. Но именно это и не было под силу Генриху VI. Даже тогда, когда разгорелась открытая борьба за его корону, так называемая война Роз, Генрих обнаружил единственное желание — чтобы все решилось без него, как угодно, но только без него.

Пусть бог, кому захочет, даст победу…

Там же, ч. III, II, 5

Генрих явно не пожелал взять на свои плени груз от­ветственности. На требования истории он ответил отка­зом, бегством, желанием скрыться в царстве другого вре­мени — времена поселянина, в стороне от бурь истории. «О боже»,— восклицает Генрих,—

…Мнится мне, счастливый жребий —

Быть бедным деревенским пастухом

Сидеть, как я сейчас, на бугорке

И наблюдать по солнечным часам,

Которые я сам же смастерил

Старательно, рукой неторопливой,

Как убегают тихие минуты.

………………………………………

Ах, мне мила, желанна жизнь такая!

И не отраднее ли тень куста

Для пастухов, следящих за стадами,

Чем вышитый роскошно балдахин

Для королей, страшащихся измены?

О да, отрадней, во сто раз отрадней!

Там же

Перед нами нагляднейший пример сопоставления двух времен: исторического, воплощенного в глубоком обще­ственном потрясении, и натуралистического, представлен­ного пастушеской идиллией. Не способный взять на себя роль хотя бы участника бурных событий, не говоря уже о роли кормчего, Генрих VI предается мечте о покое и тишине. Увы, от истории королю уйти никуда не дано. И действительность напоминает ему об этой истине тут же. На сцену входит сын, убивший отца; он волочит за собой его тело.

С ы н.

Кто он? О боже! То черты отца,

Которого убил я невзначай.

О злые дни, когда возможно это!

Входит отец, убивший сына; он волочит за собой его тело.

О т е ц.

…Дай-ка, посмотрю я, враг ли это.

Ах, нет, нет, нет. Единственный мой сын!

О сжалься, боже, над злосчастным веком!

Что за лихие, зверские дела,

Безумные, мятежные, слепые…

Там же

Так сценическими средствами раскрывается весь тра­гизм сложившейся ситуации: общество поставлено на край гибели, война ворвалась в его сердцевину — в семью. Люди ослеплены, они не ведают, что творят. Можно ли найти более убедительное свидетельство вини короля, пе­ред глазами которого эта сцена и происходит! Но как же реагирует Генрих VI? Как и следовало ожидать — ламен­тациями до доводу бедствий, причиняемых смутой «бед­ным овцам». В них он даже косвенно признает свою ви­ру: «О смерть моя,— им (горю, скорби.— М. Б.) положи конец». И только! Согласимся, что это преступно мало со стороны короля, ибо что значила его личная судьба в сравнении с судьбой народа, оставленного на растерза­ние «львов», воюющих из-за «пещер». Именно поэтому история призовет его к суровому ответу не за совершен­ные им лично злодеяния, а за несовершенное добро — за то, что, будучи неспособным его совершить, он все же оставался

королем, цеплялся за корону.

Но прежде чем рассказать, как наказан был Генрих за свое бездействие, остановимся еще на одном очень яр­ком эпизоде, призванном показать и зрителю и читателю, что от времени никому укрыться не дано.

Речь идет о саде Айдена. Сцена эта — символ иллю­зорности надежд «исторического актера» скрыться от тревог времени. Генрих надеялся этого достичь, став па­стухом. Айден не пастух, он мелкий сквайр, которому его сад за высокой оградой казался не только земным раем, но и неприступной крепостью, защищающей от всех тре­вог жизни. В этом саду он чувствовал себя, как ему ка­залось, гораздо счастливее всех венценосцев мира.

О, кто, живя в придворной суете,

Таким покоем может наслаждаться?

Отцовское наследье небольшое

Дороже мне, чем государя власть.

Там же, ч. II, IV, 10

Но как обманчив этот покой! Через кирпичную ограду в «райский» сад пробирается не кто иной, как скры­вающийся от погони предводитель только что подавлен­ного народного восстания Джек Кэд. Поистине нельзя было придумать более многозначительную в глазах совре­менников Шекспира ситуацию, чем встреча Айдена с Кэдом, ненавидимого власть имущими, голодного и гонимого Кэда и самодовольного сквайра Айдена, этого олицетворе­ния торжествующего порядка. Однако Шекспиру были важны не эти контрасты сами по себе. Он стремился по­казать, что от бурь жизни никому на земле скрыться не удается. И вот в своем «райском» саду Айден совершает убийство, благо вконец измученного голодом и усталостью Кэда заколоть было нетрудно. Но одновременно предре­шена и участь сада.

А теперь вернемся к Генриху VI. За нежелание (не­способность) взять на свои плечи бремя ответственности, налагаемое саном, за уклонение от этого бремени (под всякими, пусть самыми благовидными, предлогами) Генрих VI не мог не ответить. И орудием суда времени над ним явился, как известно, Ричард Глостер. Зачем пожаловал к нему, заключенному в каземат Тауэра, этот «гость», Генриху было ясно. И в этот момент он прозрел. Обращаясь к Ричарду Глостеру, заговорил наконец языком короля:

Когда б за дерзость первую свою

Ты был убит, то не убил бы принца.

И я пророчу…

………………………………………

…много скорбных старцев,

И вдов, и горько плачущих сирот,

Отцов, лишенных сыновей любимых,

Жен, о мужьях рыдающих, детей,

Скорбящих о родителей кончине,—

Час твоего рожденья проклянут.

Там же, ч. III, V, в

Итак, Генрих VI признал: он ничего не сделал, чтобы предотвратить феодальную смуту, обуздать мятежных вассалов,— тем самым он повинен во всех страданиях, которые обрушились на народ Англии в войне Роз, Попытка Генриха оправдаться беспомощна. В самом деле, что могли значить для оправдания короля подоб­ного рода признания?

…Добротой я славлюсь;

Не заграждал я слуха к их (Подданных.) мольбам,

Не допускал я долгих проволочек,

Я жалостью их раны исцелял…

…………………………………………………..

Не мстил им,— хоть грешили предо мною,—

За что ж любить им Эдуарда больше?

Там же, IV, 8

Но речь шла не о личных качествах Генриха, а о его исторической несостоятельности. Оказавшись перед суровым выбором, Генрих VI попытался стать на путь ком­промисса, во имя сохранения короны за собой он лишил своего сына права наследования, назвав преемником Йор­ка. Нарушив преемственность родовую, Генрих тем са­мым разрушил в глазах современников Шекспира «порядок времени». Известно, история — судья беспощад­ный. Генрих сперва лишился престола, захваченного Эду­ардом IV (Йорком) («Я буду стоять,— обращается он к Эдуарду, — вы будете сидеть на моем троне?»), а вско­ре меч Ричарда Глостера — этого порождения порочного правления Генриха — лишил его жизни в каземате Тауэ­ра. Ему еще было чуждо ренессансное «искусство» по­литики, он то и дело смешивал индивидуальную этику, характерную для различных ступеней в иерархии време­ни: времени пастуха, монастырского инока и короля. В этом квинтэссенция драмы.