Шёл я как-то раз…
Шрифт:
Домик был маленьким, но светлым и чисто побеленным, с надписью «Щетинкино» на крыше. В углу топилась огромная печь, около которой длинный сухой дед в фуфайке подметал угольную пыль.
– Здравствуйте! – поздоровался Вася и свалил рюкзак на длинное деревянное сиденье. – Морозно тут у вас.
Дед собрал последние пылинки в ведро, пощупал печь, прикрыл поддувало и, распрямившись в полные сто девяносто, глянул на вошедших:
– Вечер добрый! Да, крещенские морозы нынче – что надо. За сорок ночами. Вы браконьерить небось? Марал-то ушёл сейчас отседа: тут
– А мы в избу идём отдыхать. За старые пещеры. На Подлысан, – ответил Вася, развязывая тесёмки на лыжах, доставая огромные шестибатареечные фонари и раскатывая штаны поверх валенок. То же, глядя на друга, делал Валя, только поверх унтов он ещё напялил чуни – узкие длинные брезентовые чулки с завязками под коленом.
Дед отстранённо наблюдал за их приготовлениями, потом достал беломорину, угостил Васю – Валя отказался, – и переспросил:
– Не пойму, на какие пещеры? На Подлысане их много. Не за Ивановку ли?
– Туда.
Дед покурил минуту, стряхивая пепел в ладонь, и прогудел сквозь дым:
– Так вы туды не дойдёте.
– Почему это? – обиделся Вася.
– Далеко. Вдвоём. Лыжни нет. Туды нынче никто не ходил. И холодно больно. Помёрзнете.
– Авось дойдём.
– Ну-ну, если на авось, тогда конечно. Дойти-то дойдёте. Только вот докудова?
– Я туда ходил уже раз, так что дорога знакомая. А мороз – что? На ходьбе не холодно. По насту добежим! Не первый раз в тайге. Я же геолог! – не без гордости заметил Вася.
Дед докурил, кинул папиросу в поддувало и, выходя, покачал головой:
– Зря вы туды идёте. В январе-то какой наст? С тайгой шутить опасно. А хлопчик точно не дойдёт. Как передумаете, так заходите ко мне в избу. Вона, с зелёными ставнями, из окна видать. Переночуете, а там видно будет.
Дед ушёл. Вася собирал старенькую одностволку шестнадцатого калибра, а на Валю вдруг напала тоска: а если старик прав? Термометра не было, но мороз давил такой, что при свете станционных фонарей было отчётливо видно, как с ясного звёздного неба падал снег: из воздуха вымерзала последняя влага. Грохот абаканского поезда был слышен за десятки километров. Рюкзак он еле дотащил от вагона до станции.
– Вася, ты точно знаешь, что мы дойдём?
Вася посмотрел на друга, как на ущербного:
– Я ж тебе на чистом суахили сказал, что мы туда уже ходили. Правда, – он почесал «плесень», – это было в марте. Теплее было. Наст держал, как асфальт. И лыжня была
чья-то. Шли мы вшестером. Да и рюкзаки были полегче. Фигня! По дороге ещё одна изба есть, динамитка старая. В ней можно будет перекурить, если запаримся. Ну, вперёд, рахиты!
Они опустили уши кроличьих ушанок, поверх фуфаек надели брезентовые геологические куртки-ветровки, влезли в бурлацкие лямки и вышли в ночь, подсвечивая себе фонарями. Валя прикинул, что если на беговых лыжах сорок километров он проходит меньше чем за три часа, то на широких, да с грузом, потребуется часов семь-восемь. Значит, к полудню должны быть на месте. Терпимо.
Километр шагали по дороге. Потом Вася скинул рюкзачину и посветил в сторону: от дороги черным тоннелем уходила в тайгу просека метров восемь шириной.
– Нам туда. Встаём на лыжи!
Они присобачили к ногам кожаными ремешками лыжи, помогли друг другу одеть рюкзаки, Вася повесил на шею ружьё.
– Ну, с богом!
Друзья сделали шаг с дороги и провалились в снег по колено.
– Хреново. Наста-то нет. Может, дальше будет? – и Вася с унылым выражением спины погрёб по целине, как ледокол, изредка светя фонарём, с трудом выдирая ноги из снега и качаясь под тяжестью ноши.
Положение его друга было не на много лучше: ноги елозили в неудобных креплениях, рюкзак вдавливал в снег, резал плечи, шапка наезжала на глаза и сильно мёрзло лицо. Просека шла полого в гору, петляя меж холмов, вокруг стоял чёрный непролазный лес. Усыпанные снегом деревья не шевелились и на миллиметр, скованные морозом. Спрятавшаяся за горою луна освещала четверть неба мёртвенным светом, от которого, а также от тысяч равнодушных, замерших в давящей тишине звёзд становилось холодно в животе, по телу пробегал озноб. Быть может, этот пейзаж красив, если его разглядывать по телевизору. Вася шёл медленно, изредка поглядывая на светящийся циферблат командирских часов. Через двадцать пять минут пропустил Валю вперёд, процедив сквозь лёд на усах:
– Пятьдесят минут идём, десять отдыхаем. И не торопись! Потеть нельзя!
Лиц видно не было, голос исходил как из-под земли, и Вале снова стало жутковато. «Может, вернуться, пока не поздно? Ведь не дойдём!» – мелькнуло в мозгу. Но говорить такое было стыдно, и он пошёл вперёд, решив, что если уж будет совсем невмоготу, то можно бросить груз и вернуться обратно налегке.
– Перекур. – Вася подкинул рюкзак повыше и согнулся пополам, уперев руки в колени. – Взво-од, раком стано – вись! Ать-два!
Но обоим было не до смеха.
– Сядешь – намокнешь, – пояснил тогда командир взвода, – рассветёт, тогда сядем куда-нибудь, а сейчас не видно ни пса, ещё лыжи поломаем в этой чащобе. Тогда – хана.
Когда они в такой же позе отдыхали в третий раз, начало светать. Через полчаса рядом с просекой они разглядели поваленное дерево, скинули рюкзаки и боком, чтобы лыжи не мешали, уселись на ствол. Вася закурил и глянул на друга:
– Эй, три-ка нос, пока не отморозил!
– А ты – левую щёку. Белая, как спирохета.
– А кто это такое?
– Червяк какой-то. Мама им пугала. Не помню точно.
Они сняли рукавицы и стали растирать лица. От спин исходил парок, волосы взмокли.
– Хреново дело, – Вася не докурил, закашлял и бросил папиросу, – мы прошлый год до этого места где-то за час дошли, а сейчас – за три с половиной. Надо прибавить.
– А во сколько вы на месте были? – позволил себе поинтересоваться друг.
– В восемь где-то.
– В восемь – чего?
– Вечера! Не утра же!