Шёл я как-то раз…
Шрифт:
– Ничё, вроде. Показалось. Наверно, я спятил. Выйди из костра, а то сгоришь, пока Лёха газует.
Вася глянул под ноги, отпрянул назад, гулко дался затылком о дерево и окончательно пришёл в чувство. Загасил в сугробе задымивший валенок и снова замер, приподняв уши треуха. Через минуту тихо произнёс:
– Ты чё слышал? Врёшь, небось? Ты меня хотел топором? Нет? Это не я тебе морду разбил? Нет? Галюники, может, начались?
– Не знаю, может и галюники.
– Это в тайге бывает. У меня сколько раз были. Говорят, это леший чудит. Сейчас мы их разгоним!
Он
– Никого, кажись. Хорошо, что разбудил. Я, по-моему, ноги обморозил. Ещё б маленько – и совсем бы опингвинился. Давай-ка взбодримся малость, пожрём да посушимся. Спать нельзя. Уснём – не проснёмся. Ори, меня ругай, только не спи. И кровь вытри, а то сосульками замёрзла.
– Я и так не спал, это ты дреманул.
– А я и не заметил. Бр-р, как я замёрз.
Они подшерудили костёр, повесили над ним котелок и переодели носки и портянки, а Валя даже пододел второй свитер, папин.
– Ты расскажи что-нибудь, чтоб спать н-не хотелось, – советовал опытный таёжник, морщась от боли в ногах.
– У меня ч-челюсти сводит, не м-могу говорить.
– Тогда пой. З-заики хорошо поют.
– У меня слуха нет, тебе н-не понравится. Я лучше п-попляшу.
Они сварили пельменный камень, Вася достал фляжку и набулькал в кружку на слух пять бульков:
– Погреться надо!
– А мне мама говорила, что пить на м-морозе нельзя. Замёрзнешь.
– Юноша, ссылки на маму в вашем возрасте н-неуместны. На м-морозе я даже трахался в своё время. Правда, н-не на таком. Но я не заставляю.
Он подержал кружку над огнём, попробовал пальцем температуру содержимого.
– Может, всё-таки глотнёшь?
– Ну, глоточек если. Я же непьющий.
Валя взял кружку и наклонил её в рот. Ничего. Наклонил сильнее. Ничего.
– Ты чё проливаешь-то? – донёсся до него недовольный возглас.
Всё ещё не понимая, он сделал глотательное движение и чуть не задохнулся. В кружке был чистый спирт, который был нагрет – надо же такому случиться! – до тридцати шести с половиной градусов. Налив тёплый спирт в замёрзшую глотку, он этого не почувствовал. Нутро обожгло, он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. «Говорила же мать… Помру я тут…». Но тут у его носа из темноты возникла ложка с пельменем. Прожевав, не чувствуя вкуса, он только тогда вздохнул и, вытерев слёзы, прохрипел:
– Ты чё, твою бабку, предупредить не мог, что это спирт?
Вася вылил остаток спирта в рот, скривился, передёрнулся, закусил и молвил:
– Я думал, ты в курсе. Ну, дело прошлое, теперь закусывай, пока пельмени не замёрзли.
От еды и выпивки дрожь на какое-то время прошла, но у обоих ручьём потекло из носа, что вызвало проблему выколупывания льда из ноздрей. Через час снова поели пельменей, посчитали дрова, посмотрели на часы – была полночь – и стало ясно, что до утра топлива не хватит.
– Я лучше без костра сидеть буду, чем снова по сугробам кувыркаться! – безапелляционно заявил старший товарищ, и младший, с ужасом представив себе бескостровую перспективу и послушав, не идёт ли медведь, полез в темень под одобрения Васи:
– Ты сёдня будешь главный кострат, а я завтра. Если живы будем, тьфу-тьфу-тьфу, – он трижды постучал себя по голове.
Мёрзлые деревья рубились плохо, топор был небольшой, хоть и острый. Срубив небольшую ёлочку, Валя малость согрелся, но выбился из сил и вернулся на стойбище. Вася кимарил над символическим костерком, экономил дрова. Добытчик порубил добычу, отряхнул снег со штанов и решил больше не садиться. Суставы ног побаливали от усталости, но стоять было не так холодно и он не боялся уснуть. Поворачиваясь то одним боком к огню, то другим, он думал, что дома, хоть и не романтично, но тепло. И что если он тут замёрзнет, то через неделю их, задубелых и погрызенных мышами, найдёт мама с вертолёта и будет плакать и обвинять папу, а друзья скажут, что умер в первом же походе, позорник. Было тоскливо, нереально и жутко. И ещё была злость на Васю. «Тоже мне, профессионал! Завёл чёрте куда и даже переночевать не может толком. И за дровами идти не хочет». Успокаивало лишь то, что Васе тоже очень холодно.
Вскоре он потерял счёт времени. Ему казалось, что он стоит уже много часов, давно должно быть утро, но солнце не показывается специально, чтоб они замёрзли. Небо было чёрным, звёзд на нём высыпало впятеро больше, чем в городе, иногда по нему пролетали спутники. Глядя на них, Вале почему-то хотелось плакать, и он опустил глаза, решив на небо больше не смотреть. Иногда звук подавал напарник. Он стонал, иногда шевелился, грел руки, один раз попытался покурить, дрожащим голосом пробормотал: «Холодно» и снова затих. В тишине было слышно, как у него стучат зубы. Деревья снова превращались в забор, снег становился то зелёным, то коричневым, и Вале приходилось закрывать глаза, чтобы не видеть этот бред, но так он терял равновесие и боялся уснуть и упасть.
Дрова кончились, но угли ещё дымили.
– Вась, сколько время?
Вася пошевелился, пожал плечами и тихонько застонал. Валя вдруг представил, что будет, если Вася сейчас умрёт, а он, Валя – нет. Что делать в таком случае, он не знал, но этот вариант событий его испугал не на шутку.
– Эй, ну-ка вставай!
Тот потряс головой и снова застонал. Валя схватил друга за руку и попытался привести его в вертикальное положение. Тот слабо попытался вырваться. Валя дёрнул со всей силы, и замерзающий всей тушей бухнулся в угли, но бурной реакции не последовало. Поворочавшись в дыму, он сел на прежнее место и, не разжимая зубов, жалостно попросил:
– Дай поспать мне хоть чуть-чуть. Мне н-не холодно.
– Время скажи, гад! Мои часы встали, Китай херов! Завёл к чёрту на рога, а теперь сидишь, нюни распустил, кабан шестирёберный! Я думал, ты правда таёжник, а ты чмо ползучее! Тебе блох на жопе пасти, а не в тайгу ходить! Вставай, пока можешь, рассвет уже скоро. Мне нафиг тут не нужен центнер мороженной свинины!
Всё это Валя проорал хриплым чужим голосом – горло саднило от спирта, – и на одном дыхании, причём гнусаво: вода в носу всё-таки замёрзла.