Шестая жена короля Генриха VIII
Шрифт:
Джон Гейвуд, бывший отличным певцом, схватил лежавшую около него мандолину и запел.
Это была песнь, которая могла сложиться только при распущенном и в то же время лицемерном дворе Генриха Восьмого, песнь, полная игривых намеков, обиднейших шуток против монахов и женщин, песнь, вызывавшая смех короля и краску на лицах придворных дам. И в этой песне Джон Гейвуд вылил весь свой скрытый гнев против Гардинера – пронырливого, лицемерного попа, и против леди Джейн – фальшивой и коварной приятельницы королевы.
Но дамы не смеялись; они бросали пламенные,
Король же громко смеялся – гнев дам был бесконечно забавен.
– Ваше величество, – сказала красавица Ричмонд, – он обидел не только нас, но и весь наш пол, и во имя нашего пола я требую мщения за это оскорбление.
– Да, мщения! – с жаром воскликнула леди Джейн.
– Мщения! – повторили остальные дамы.
– Видите, какие вы скромные и кроткие голубки! – воскликнул Джон Гейвуд.
Король сказал со смехом:
– Ну, хорошо, ваше желание должно быть исполнено, вы должны подвергнуть Джона наказанию.
– Да, да, побейте меня розгами, как некогда побили Мессию, когда он сказал правду фарисеям! Посмотрите, я уже надеваю терновый венец!
С этими словами шут с самой серьезной миной взял бархатный берет короля и надел его на свою голову.
– Да, да, побейте его, – со смехом воскликнул Генрих, указывая на гигантские вазы из китайского фарфора с целыми кустами роз, на длинных стеблях которых выделялся целый лес острых шипов. – Выньте эти большие букеты, возьмите розы в руки и начинайте хлестать его стеблями, – продолжал король, причем его глаза засветились жестокой радостью, так как сцена во всяком случае обещала быть интересной.
Стебли от роз были длинны и тверды, шипы – остры, как кинжал. Как хорошо они вонзятся в тело Джона, как он будет кричать и как исказится от боли лицо доброго шута!…
– Да, да, он должен снять камзол, и мы будем стегать его, – воскликнула герцогиня Ричмонд.
Все женщины последовали ее примеру и как фурии бросились на Джона Гейвуда, заставив его снять верхний шелковый костюм. Затем они устремились к вазам, вырвали из них цветы и стали старательно выбирать самые длинные, твердые стебли, громко радуясь при мысли о том, как глубоко вонзятся острые шипы в тело их обидчика.
Смех и одобрительные возгласы короля воодушевляли дам все больше, приводя их в состояние сильного возбуждения и дикости. Их щеки пылали, глаза блестели; они походили на вакханок, окружающих бога безумного веселья.
– Подождите еще, не начинайте! – воскликнул король. – Вы должны подкрепиться пред трудами, приготовить свои руки для сильного удара! – Он взял большой золотой кубок, стоявший пред ним, и поднес его леди Джейн. – Пейте, миледи, пейте, чтобы ваша рука стала сильной!
И все дамы стали пить, с особенной, многозначительной улыбкой прижимая свои губы к тому месту, которого касался рот короля; теперь их глаза светились еще пламеннее, щеки пылали еще ярче.
Удивительное и пикантное зрелище представляли эти красивые, дышащие злобной местью женщины, позабывшие об изящных манерах и гордой, высокомерной осанке и превратившиеся на один момент в сладострастных вакханок, жаждущих наказать дерзкого, который так часто и язвительно оскорблял их своим языком.
– Ах, я желал бы, чтобы здесь был художник! – заметил король. – Он написал бы нам картину, как целомудренные нимфы Дианы преследуют Актея. Ты – Актей, Джон.
– Но они – не целомудренные нимфы, ваше величество, даже вовсе нет, – со смехом воскликнул Гейвуд. – Между этими прекрасными женщинами и Дианой я не нахожу никакого сходства; я вижу только различие.
– А в чем оно состоит, Джон?
– В том, ваше величество, что Диана носила свой рог на боку, а эти прекрасные дамы заставляют своих мужей носить его на лбу.
Громкий хохот мужчин и яростный крик негодования женщин были ответом на эту новую эпиграмму Джона Гейвуда. Они стали в два ряда и образовали маленькое ущелье, через которое Джон Гейвуд должен был пройти.
– Идите, Джон Гейвуд, идите и примите свое наказание! – произнес Генрих.
Тогда женщины угрожающе подняли свои колючие розги и стали озлобленно взмахивать ими над головами.
Сцена становилась, для Джона во всяком случае, довольно опасной, так как эти розги имели очень острые шипы, а его спину покрывала только тонкая батистовая рубашка. Тем не менее он мужественным шагом приблизился к злополучному ущелью, сквозь которое ему надо было пройти.
Розги уже поднялись над его головой, и ему казалось, будто острые шипы уже вонзились в его спину. Но он остановился и смеясь обратился к королю:
– Ваше величество, так как вы присудили меня умереть от рук этих нимф, то я требую себе право каждого осужденного: последнюю милость.
– Мы даруем вам ее, Джон! – согласился король.
– Я требую разрешения поставить этим очаровательным женщинам единственное условие, при котором они только и могут наказать меня. Даруете ли вы мне это право, ваше величество?
– Я дарую вам его.
– И вы даете мне ваше торжественное королевское слово, что это условие будет соблюдено и исполнено в точности?
– Мое торжественное королевское слово!
– В таком случае, миледи, – сказал Джон Гейвуд, вступая между рядами дам, – вот мое условие: пусть та из вас, которая имела большее количество любовников и чаще других украшала лоб своего мужа рогами, нанесет мне первый удар!
Наступила глубокая тишина. Поднятые руки прекрасных женщин опустились, розы упали на пол. Еще недавно столь кровожадные и мстительные, теперь они, казалось, превратились в самых нежных и кротких существ. Но если бы их взоры могли убивать, то огонь их наверное сжег бы несчастного Джона Гейвуда, стоявшего теперь между дамами с задорной, язвительной улыбкой на губах.
– Что же, миледи, вы не бьете его? – спросил король.
– Нет, ваше величество, мы слишком презираем этого шута, чтобы желать самим наказывать его, – сказала герцогиня Ричмонд.