Школа одаренных переростков
Шрифт:
На следующей автогенке я сидел весь как наэлектризованный.
— Что-то ты напрягаешься сегодня, — сказал мне Петров. — Слишком часто щелкаешь выключателем. Так недолго и сломаться. Ну-ка, расслабимся. Установка: "У меня теплое, спокойное, неподвижное лицо". Начинай. "У меня теплое, спокойное, неподвижное лицо. Я уверен в себе, мне ничто не грозит, я способен за себя постоять, и мне нечего тревожиться". Ну вот, опять защелкал! Что с тобой, Алёша?
А я смотрел на него с ужасом: толстяк говорил
Значит, я его уже прослушиваю — и он об этом знает?
— Прекрати щелкать немедленно! — рассердился Петров. — Или я уйду из класса. Что такое, на самом деле! Ну разумеется, мы с тобой давно уже не разговариваем вслух. Ровно десять уроков. Что в этом странного?
От растерянности я позабыл о перебивке и сидел с раскрытым ртом.
— Ай-яй-яй! — толстяк прокачал головой. — И ты, Брут, решил меня подслушать. А ведь подслушивать нехорошо! Разве мама тебе этого не говорила?
"Вы-то подслушиваете", — подумал я.
— С твоего ведома, милый мальчик. Ты был честно предупрежден.
Что верно, то верно.
— Но если правду сказать, — продолжал мой наставник, и тускловатый голос его стал обретать звучность и силу, — если правду сказать, я никак не пойму: отчего вы такой скрытный народ? Что вы прячете от нас в своих головенках? Низменные, недостойные мысли? Так гоните их прочь, избавьтесь от них — и вам сразу станет легче. Разве вас не учили, что в вас должно быть прекрасно всё, и лицо, и душа, и одежда, и мысли? А прекрасные мысли — зачем их скрывать от других? Доверься другим — и другие доверятся тебе, и ты обретешь безграничную свободу. Истинная свобода, друг мой Алексюша, — это совсем не то, к чему ты так настойчиво стремишься. Зашторенный, зачехленный, замурованный сам в себя, скрытный разум стыдлив, боязлив и скован. Свободным может быть только то существо, которому нечего скрывать… существо, полностью открытое миру.
"Пой, ласточка, пой… — мрачно думал я. — Сам-то вон как замуровался! Будто бы ни о чем, кроме уроков, не думаешь. Извини, дорогой, но так не бывает."
Перехватив мою мысль, наставник Петров сокрушенно умолк.
— Ну что ж, — со вздохом сказал он после долгого молчания, — если это тебя так терзает, давай займемся блокировкой. А то ты все выключатели поломаешь в своей головушке.
Я смотрел на него недоверчиво: надует ведь, чертов толстяк. Какой ему интерес учить меня блокировке?
— Тебя часто обманывали, бедный мальчик, — сочувственно проговорил мой наставник. — Но уж ты превозмоги свою подозрительность, доверься мне, иначе у нас ничего не получится. Помнишь, две недели назад мы учились думать о двух, о трех вещах сразу и тебе это показалось неинтересным? А между тем суть абсолютной блокировки связана именно с этим. Представь себе…
Господи, до чего это было просто! А я-то так мучился!
Честное слово, я чуть не заплакал от досады.
Берется фоновая мысль, любая.
Ну, например:
"Я африканский жираф".
Затем она выдвигается на авансцену, опускается, как занавес в театре (или раздвигается, как ширма), — и партнер слышит только ее. А за ширмой — думай о чем твоей душе угодно.
Вот тебе и блокировка, о которой ты так долго и страстно мечтал.
— "Я африканский жираф" — очень мило, — сказал Петров (я продолжаю для простоты говорить «сказал», на самом деле он ничего мне не говорил вслух, мы сидели друг напротив друга совершенно молча), — но тут, Алёша, вот какая сложность. Ведь я-то эту ширму знаю. А раз уж знаю, всё расшифровывается элементарно…
"Ах, элементарно? — злорадно подумал я. — Посмотрим, насколько это элементарно…".
— Нет-нет, — остановил меня Петров, — не трудись подбирать ширму в моем присутствии. Если тебе так не терпится от меня отгородиться, займись этим дома, на досуге. И помни: фоновая мысль как бы забывается, но только как бы, только понарошку… я тебе объяснял. Забыть ее по-настоящему ты не имеешь права. Кстати, это стоит труда, и немалого. Но раз уж надо…
"Надо, наставник, надо. Жизненно необходимо".
— В этом желании ты, к сожалению, не одинок. Все вы очень скрытные и подозрительные дети. Такие виртуозы, как Юра, меняют ширму каждые пятнадцать минут. А Денис… но это уже высший класс… так он вообще не оставляет фоновую мысль без присмотра, а продолжает ее развивать, думая при этом еще о чем-то другом. О чем — не знаю. Наверное, о более существенном.
"Это уж наверняка".
— Но вот какой получается казус: развитие фоновой мысли дает иногда блестящие, совершенно неожиданные результаты. Так, однажды Денис, загораживаясь от меня, нашел гениальную, я бы сказал, формулу вычисления площади любой конфигурации, и это для него была только ширма…
Петров говорил еще что-то, но я его уже не слушал.
В сравнении с тем, что я понял, это не имело значения.
44
Боже мой, какое же я почувствовал облегчение, когда сразу после урока поднялся на лифте под купол и там, чувствуя себя в одиночестве, придумал себе прекрасную блокировку:
"Печальный демон, дух изгнанья…"
В столовой я гордо прошел мимо столика Дмитриенки, чувствуя себя закованным в сталь и бетон. Ну-ка, подступитесь ко мне!
Динька был настолько изумлен, что не успел вовремя зачехлиться, и я прослушал его сбивчивый шепоток:
"Гусак-то, Гусак-то каков! Того и гляди загогочет…"
Так я впервые узнал, что в школе меня, оказывается, зовут Гусаком: открытие не сказать что очень приятное.
И на гусака я совершенно не похож.
Интересно, кто дает такие дурацкие прозвища.
Надо было ответить белобрысому, как полагается, но для этого нужно было разблокироваться, а делать это быстро я еще не умел, вот и упустил время.