Школа прошлой жизни
Шрифт:
Она и сама начала улыбаться, а я подумала, что ей не хватает таких же влюбленных в акушерство студенток. Одна Мэдисон, но ее мало.
— Вы не скучаете по тем временам, когда были монахиней? Вы же и тогда были лекарницей?
Мне нужно было аккуратно вывести разговор на то, зачем я пришла. Госпожу Джонсон нелегко обмануть. Даже если бы мне удалось, она бы мне этого не простила, и меньше всего мне хотелось испортить с ней отношения. Не потому, что она могла навредить мне, просто мое уважение к ней было действительно неподдельным и искренним.
— Сколько раз из-за этого меня чуть не сделали расстригой, — закряхтела она и отложила книгу. — Мать-настоятельница так и грозилась выкинуть меня вон после каждых принятых родов. А я говорила — на то была воля Сущих, раз именно мне выпало привести в этот мир еще одну душу. А она назначала мне покаяние, карга старая, часами омывать оскверненные руки в благословенной воде.
Я закусила губу. Ненадолго.
— Но ведь сама Новоявленная Вероника была лекарницей? — спросила я, выражая живейшую заинтересованность. — А тогда правила были другие? Это было очень, очень давно?
Госпожа Джонсон наклонила голову, словно что-то припоминая. Она стала похожа на старую черепаху, высунувшую голову посмотреть, что творится вокруг. Потом она пригладила волосы, подалась вперед и очень доверительно мне сообщила:
— Правила устанавливают политики, детка. В те времена никто не слышал о Священном Собрании. Тогда лишь Сущие могли указывать Дщерям и Сынам своим свою волю. И двери монастырей всегда были открыты для тех, кто просил помощи.
— Я хотела прочитать про Новоявленную, — поделилась я, — но в «Житиях» про ее молодость ничего нет. — Как намекнуть, а лучше сказать прямо, что по поводу Новоявленной думает госпожа Коул? Старушка могла взревновать. Я не бралась предсказывать ее реакцию, но она считала себя непререкаемым авторитетом во всем, что касалось Священных Судеб и монашества, и у нее были на то причины. — Мне было так интересно, почему молодая и красивая аристократка решила посвятить себя Сущим… — И добавила: — Совсем как наша Нэн. Ну почти.
— Кто знает, — протянула госпожа Джонсон, а мне осталось гадать — кого она имела в виду? — История слишком давняя. Но и в мою молодость приходили юные дамы с готовностью стать монахиней. Это в душе, детка, может, тебе не понять…
Да, и я согласно кивнула. Если бы у меня были деньги и возможность заниматься тем, что мне нравится, я бы устроилась в благотворительный детский приют, но в Анселских Долинах платили в таких заведениях ужасающе мало, и почти весь персонал там был баснословно богат. Они же, можно сказать, содержали на свои средства свое же место работы…
— Если бы ее брату удалось сделать то, что он хотел, как вы думаете, она бы стала монахиней?
Госпожа Джонсон надолго замолчала. То ли никогда не задавала себе этот вопрос, то ли не ожидала услышать его от меня и думала теперь, как лучше ответить.
— Она стала бы, — наконец прошамкала госпожа Джонсон, — дело было в том, что она хотела пожертвовать монастырю все свое состояние. Хотя, насколько я знаю, впрочем, кто знает это сейчас достоверно, какие-то земли и средства были розданы кому-то еще… Если нет того в «Житиях», то других свидетельств, увы, не сохранилось. Как хорошо, что тебе это интересно…
Я покраснела. Счастье, что сидела я немного в тени, иначе не знала бы, как объяснить наблюдательной госпоже Джонсон свое смущение. Похвала задела меня, потому что мой интерес на самом деле был совершенно не удовлетворен.
— Она была доброй?
— Кто знает? — повторила госпожа Джонсон. — Она была очень юной, ей было всего четырнадцать лет.
«Вот это да», — оторопела я. Если Новоявленной Веронике было четырнадцать, то вряд ли она могла так зверствовать, как убеждала меня госпожа Коул. Но — кто знает, кто знает.
— Новоявленная — это всегда девица, а с девичеством тогда прощались рано. Как четырнадцать исполнилось, она и передала земли монастырю, а до того — до того Юджин и лютовал, запугать пытался, до короля дошел, мол, малолетняя еще да дура к тому же. История молчит, конечно, да ничего уже и не расскажет, как там все было, но одно могу сказать, в уме ей отказать было сложно.
Мне не нужно было напоминать такие подробности, они отпечатались будто бы на бумаге.
— Это вы говорите про то, что она отдала земли монастырю, чтобы их освятили? А разве она могла чего-то опасаться?
Помнила я и еще кое-что. Лучше было бы, может, забыть, но…
Трэвис и Мэдисон говорили, что эмпус — это самоубийца. А госпожа Джонсон и госпожа Коул, пусть расходились во мнении, кем был Юджин, жертвой или чудовищем, утверждали, что его повесили.
Что-то было не так, или я себя накручивала.
— Ох, детка, — вздохнула госпожа Джонсон. — Сколько детей и стариков тут замучили в отместку Новоявленной. Сколько матерей с горя кинулись в реку — тогда она была полноводнее, не в пример нынешней. Крови пролилось — не отмолишь. Вот и ходили монахи, поливая землю благословенной водой.
А все могло быть иначе, внезапно осенило меня, и Юджин не имел к эмпусу никакого отношения. Как я не подумала об этом сразу?
— Тогда чего Арчи боится? — спросила я невпопад. Что мне ответит госпожа Джонсон? Только то, что однажды уже сказала. Но почему она тогда заявила, что он не мог ничего узнать? — Потому что мне тоже страшно, госпожа Джонсон.
Она не удивилась. В мире осталось мало вещей, способных ее по-настоящему удивить, чем дольше живешь, тем меньше тебя поражают люди… Или напротив, она изумилась настолько, что никак не показала это внешне, только слегка улыбнулась.
— Страх пугает нас больше, чем то, что скрыто за ним, детка. Арчи жил в своей сторожке один, Сущим ведомо, что мерещилось ему в темноте. Древнее зло… многое может скрываться за этим.
— Я пыталась его расспросить, — призналась я, — но теперь он молчит и отговаривается, что был пьян, а отец его видел даже Нечистого. Но если бы он тогда был пьян, разве он, протрезвев, не вернулся бы обратно в сторожку? Но он повесил колокол. А маленькая Лайза Кин и Криспин… Что Арчи мог видеть? Мне страшно выглядывать на улицу. Вдруг я увижу что-то там тоже?