Шри Ауробиндо. Синтез йоги - I
Шрифт:
И Природа в индивиде восстает против этой опасности подавления и угнетения его развития. Это могут быть частные случаи сопротивления, принимающие самые разные формы: от инстинктивного звериного бунта преступника до полного отрицания общественной жизни отшельником и аскетом. Либо это может быть тенденция к утверждению принципа индивидуализма в общественной идеологии или попытка навязать его массовому сознанию и добиться компромисса между индивидуальными и социальными требованиями. Но компромисс это не решение; он лишь отодвигает проблему на задний план и в итоге только усугубляет ее, умножая ее последствия. Необходимо использовать новый и более высокий принцип, кардинально отличающийся от этих двух противоборствующих инстинктов и способный одновременно превзойти и примирить их. Над естественным индивидуальным законом, который провозглашает единственным принципом наших действий удовлетворение собственных нужд, предпочтений и желаний, и естественным общинным законом, который провозглашает высшим принципом удовлетворение нужд, предпочтений и желаний общины в целом, должно утвердиться понятие идеального нравственного закона, который не сводится к удовлетворению нужд и желаний, но контролирует их и даже полностью подчиняет, а при необходимости и отвергает их в интересах идеального порядка – не животного и не витально-физического, но ментального по своему характеру, являющегося выражением стремления разума к свету, к знанию, к правильным принципам, правильным действиям и подлинному порядку. Как только этот идеал обретает для человека достаточную силу, он начинает освобождаться от своей поглощенности витально-материальной
Естественный закон поведения заключается в стремлении перейти от конфликта к равновесию сил, побуждений и желаний; высший этический закон состоит в том, чтобы через развитие ментальной и нравственной природы прийти к утверждению определенного внутреннего принципа или же некоего идеала, являющегося воплощением совершенных качеств: справедливости, добродетельности, любви, благоразумия, праведной власти, красоты, света. Поэтому этический закон в основе своей является индивидуальной нормой поведения, а не творением коллективного ума. Мыслитель – это всегда индивид; именно он вызывает к жизни и воплощает в форме то, что в противном случае так и осталось бы непроявленным в подсознании аморфного человеческого целого. Борец за нравственность – это тоже всегда индивид; самодисциплина, не по принуждению, подчиняясь власти внешнего закона, а добровольно подчиняя себя внутреннему свету, в своей основе является индивидуальной работой. Но считая свой личный принцип выражением абсолютного нравственного идеала, мыслитель распространяет его не только на себя, но и на всех индивидов, которых может охватить и вдохновить его мысль. И по мере того, как масса индивидов начинает всё в большей мере принимать этот принцип как идею, пусть даже несовершенно воплощая или вообще не воплощая его в жизни, общество также вынуждено подчиниться и следовать в новом направлении. Оно проникается этим идейным влиянием и пытается – впрочем, без видимого успеха – придать своим институтам новые формы, отмеченные прикосновением этих более высоких идеалов. Однако инстинктивно оно всегда тяготеет к тому, чтобы превратить их в строгие законы, в жесткие правила, в механические обычаи – в формы внешнего принуждения, с помощью которых общество организует жизнь образующих его живых единиц.
Ибо еще долгое время после того, как индивид обрел частичную свободу, стал нравственным существом, способным к сознательному саморазвитию, живущим глубокой внутренней жизнью, стремящимся к духовному прогрессу, общество продолжает опираться на внешние методы, оставаясь механически функционирующей, материальной и экономической организацией, занятой больше поддержанием устойчивого порядка и самосохранением, чем динамичным ростом и самосовершенствованием. Величайшей победой, достигнутой в настоящее время прогрессивно мыслящим индивидом над полусознательным и ригидным обществом, является обретенная им при помощи своей разумной воли способность заставить и общество тоже мыслить, стать открытым для идей социальной справедливости и добродетели, общественного сочувствия и взаимного сострадания, полагаться в своих суждениях об организации общественного устройства на силу разума, а не на слепые обычаи, и рассматривать ментальное и нравственное одобрение образующих его индивидов как один из главных элементов, по крайней мере, в оценке своих законов. Благодаря этому общественный разум обретает сейчас возможность, по крайней мере, в идеале, считать скорее свет, чем силу, основой для принятия своих решений, и нравственное развитие, а не возмездие или принуждение – задачей своих исправительных учреждений. Величайшее будущее торжество мыслителя наступит тогда, когда он сможет убедить как отдельного индивида, так и общество в целом в том, что они должны основывать свои взаимоотношения в жизни, а также единство и стабильность на свободном и гармоничном согласии и взаимоуважении и научиться формировать внешнюю жизнь или управлять ею с помощью внутренней истины, а не притеснять внутренний дух тиранией внешних форм и структур.
Но даже и этот уже достигнутый им успех пока остается скорее потенциально возможным, чем реальным достижением. Ибо пока по-прежнему сохраняются дисгармония и расхождение между нравственным законом индивида и законом его нужд и желаний, между нравственным законом, предлагаемым обществу, и витально-физическими потребностями, желаниями, обычаями, предрассудками, интересами и пристрастиями касты, клана, религиозной общины, общества, нации. Моралист тщетно пытается возвести свой нравственный идеал в абсолютный закон и призывает всех быть верными этому идеалу, невзирая на последствия. Нужды и желания индивида представляются ему необоснованными, если они вступают в противоречие с моральным законом, а социальный закон он игнорирует, если этот закон противоречит его чувству справедливости и отвергается его совестью. С его точки зрения идеальное решение моральной проблемы для индивида заключается в том, чтобы не питать никаких желаний и не предъявлять никаких требований, которые не согласуются с понятиями любви, истины и справедливости. Он требует от общества или нации, чтобы они пренебрегли всем, даже собственной безопасностью и жизненно важными интересами, когда речь идет о торжестве истины, справедливости, человечности и о высшем благе людей.
Ни один индивид не достигает таких высот, разве только в отдельные вдохновенные моменты своей жизни; ни одно из созданных доныне обществ не удовлетворяет этому идеалу. А при существующем нравственном состоянии общества и уровне человеческого развития, пожалуй, никто и не способен или не смог бы удовлетворять ему. Сама Природа не допустит этого, ибо она знает, что этого быть не должно. Первая причина – в том, что наши нравственные идеалы сами по себе большей частью являются несовершенными, невежественными и произвольными, представляя собой, скорее, умственные построения, чем выражение вечных истин духа. Авторитарные и догматичные, они утверждают теоретически определенные абсолютные принципы, однако на практике любая из существующих систем нравственных ценностей либо оказывается неприменимой в реальной жизни, либо постоянно расходится с совершенными нормами морали, которая провозглашается в качестве идеала. Если наша этическая система представляет собой компромисс или относительные нормы морали, временно заменяющие высший идеал, она тем самым дает принципиальное оправдание и дальнейшим выхолащивающим ее компромиссам, которые общество и индивид спешат заключить с нею. Если же она настаивает с бескомпромиссным упорством на абсолютной любви, справедливости, добродетельности, она выходит за пределы человеческих возможностей и ее, хотя и превозносят на словах, на практике игнорируют. Мало того, оказывается, что она не принимает во внимание другие элементы человеческой природы, которые столь же настойчиво стремятся к собственному утверждению, но отказываются ограничивать себя рамками моральной догмы. Ведь так же как индивидуальный закон желания содержит в себе бесценные элементы бесконечного целого, которые должны быть защищены от тирании всеподчиняющей социальной идеи, так и естественные побуждения, присущие человеку от природы – как индивидуальному, так и коллективному существу содержат в себе бесценные элементы, выходящие за пределы любой изобретенной до сих пор этической формулы и, тем не менее, являющиеся необходимыми для достижения полноты и гармонии высшего божественного совершенства.
Более того, абсолютная любовь, абсолютная справедливость, абсолютное благоразумие в тех формах, в каких их применяет неразумное и несовершенное человечество, легко оказываются противоречащими друг другу принципами. Справедливость часто требует совершения того, к чему питает отвращение любовь. Благоразумие, бесстрастно исследуя факты природы и человеческих взаимоотношений в поиске удовлетворительных норм или правил поведения, не способно принять без поправок ни власти абсолютной справедливости, ни власти абсолютной любви. И в самом деле, абсолютная справедливость человека в реальной жизни легко превращается в торжествующую несправедливость; ибо его ум, односторонний и жесткий в своих построениях, предлагает одностороннюю, частичную и строгую схему или формулу, претендуя на то, что она является всеобъемлющей и абсолютной, а потом пытается навязать ее жизни, игнорируя пластичность и многообразие бытия, и более тонкую истину вещей. Все наши нормы и правила при попытке применить их в действии либо оказываются шаткими строениями, раскачивающимися на волнах компромиссов, либо терпят крах по причине собственной ограниченности и негибкости. Человечество переходит от одних идеалов к другим; оно следует зигзагообразным путем, движимое противоречивыми потребностями, запросами и притязаниями, и в целом, скорее, инстинктивно вырабатывает в себе то, что предназначено Природой – но с большим расточительством сил и большими страданиями, чем то, чего желает или что считает правильным оно само, или то, что требует свыше от воплощенного духа высочайший свет.
Дело в том, что, даже установив культ совершенных нравственных качеств и утвердив категорический императив идеального закона, мы не достигаем конечной цели нашего поиска и не прикасаемся к истине, дарующей освобождение. Несомненно, в наших усилиях к нравственному совершенству есть что-то, что помогает нам подняться за пределы ограничений требований витально-физической природы человека: настоятельная внутренняя потребность, которая превосходит индивидуальные и коллективные нужды и желания человечества, всё ещё привязанного к Материи – живой грязи, в которой берут начало его корни, стремление, которое помогает нам развить в себе ментальное и моральное существо, – вот почему появление этого нового возвышающегося элемента стало столь важным достижением, а его действие ознаменовало собой значительный шаг вперед в трудной эволюции земной Природы. Кроме того, за ограниченностью этих понятий нравственности также скрывается нечто, принадлежащее высшей Истине; в них угадываются проблески света и силы, присущих еще не достигнутой божественной Природе. Но умственные представления, которые человек может составить о божественной Природе, не есть этот свет, так же как моральные законы, которые он может сформулировать, улавливая ее проблески, не есть эта сила. Ведь всё это – лишь типичные построения ума, не способные воплотить в себе божественный дух, который они тщетно пытаются заключить в свои категорические формулы. За пределами ментального и морального существа в нас пребывает более великое божественное существо – духовное и супраментальное, и только пройдя через обширный духовный план, где формулы ума исчезают в белом пламени непосредственного внутреннего опыта, мы можем выйти за пределы ума и перейти от его ограниченных построений к широте и свободе супраментальных реальностей. Только там мы можем прикоснуться к гармонии божественных сил, которые наш ум воспринимает в жалком искаженном виде и неадекватно выражает в форме противоречивых и изменчивых предписаний морального закона. Только там, в супраментальном духе, который представляет собой одновременно и тайный источник, и цель нашего ума, жизни и тела, становится возможным объединение трансформированной витальной и физической, а также озаренной ментальной природы человека. Только там становятся возможными абсолютная справедливость, абсолютная любовь и абсолютное благо – не имеющие, по существу, ничего общего с нашими представлениями о них, – которые сливаются друг с другом в единое целое в свете высшего божественного знания. Только там возможно примирение между противоречивыми элементами нашей природы.
Иными словами, выше и за пределами внешнего закона общества и морального закона человека – хотя в основе того и другого лежит едва уловимое и неосознанное стремление к чему-то запредельному – существует более великая истина обширного, безграничного сознания, божественный закон, к которому неуверенными шагами пытаются приблизиться оба этих невежественных и грубых творения человеческого ума в его попытке выйти из-под власти естественного закона животного и обрести более высокий свет или универсальный, всеобъемлющий принцип. И поскольку обитающее в нас божество – это наш дух, движущийся к собственному скрытому совершенству, то этот божественный принцип должен быть высшим духовным законом и истиной нашей природы. К тому же, если мы являемся воплощенными в мире существами, обладающими общим бытием и общей природой, и вместе с тем – индивидуальными душами, способными входить в непосредственный контакт с Трансцендентным, то эта высшая истина нашего существа должна иметь двоякий характер. Это должен быть такой закон, такая истина, которая раскрывает нам совершенное движение, гармонию, ритм великой одухотворенной коллективной жизни и совершенным образом определяет наши взаимоотношения с каждым существом и всеми существами в бесконечно многообразном единстве Природы. В то же время этот закон, эта истина должна в каждый момент раскрывать нам ритм и точные шаги Божественного, непосредственно выражающего себя в душе, разуме, жизни и теле индивидуального создания [29] . И мы на собственном опыте убеждаемся, что этот высший свет, эта сила действия в своем наивысшем выражении является одновременно императивным законом и абсолютной свободой. Это императивный закон, потому что он управляет с помощью непреложной Истины каждым нашим внутренним и внешним движением. И вместе с тем, в каждый момент и в каждом движении проявляется абсолютная свобода Всевышнего, которая выражает себя через совершенную пластичность нашей сознательной и освобожденной природы.
29
Поэтому Гита описывает Дхарму (понятие, имеющее более широкий смысл, нежели религия или мораль) как действие, являющееся выражением нашего истинного способа бытия. (Прим. Шри Ауробиндо)
Нравственный идеалист пытается открыть этот высший закон, основываясь на своих собственных моральных представлениях и используя факторы и силы низшей природы в формировании своих ментальных и этических принципов. И чтобы поддерживать и упорядочить свои представления о морали, он избирает некий фундаментальный принцип поведения, который изначально ущербен, поскольку сформирован интеллектом и его понятиями блага, здравого смысла, гедонизма, чувства совести или любой другой обобщенной нормы морали. Все подобные усилия обречены на неудачу. Наша внутренняя природа – это постоянно развивающееся выражение вечного Духа, и она представляет собой слишком сложную и многогранную силу, чтобы ее можно было подчинить единственному доминирующему ментальному или моральному принципу. Только супраментальное сознание может открыть разнородным противоборствующим силам нашей природы их духовную истину и разрешить их противоречия, приведя их в состояние подлинной гармонии.
Более поздние религии пытаются утвердить некий высший образец правильного поведения, установить свою систему и провозгласить закон Божий устами Аватара или пророка. Эти системы, более мощные и динамичные, чем сухая теория нравственности, все же в основном представляют собой не более чем разновидности идеалистического прославления морального принципа, освященного религиозным чувством и печатью сверхчеловеческого происхождения. Некоторые из них, наподобие христианской морали в ее крайнем проявлении, оказываются отвергнутыми Природой, потому что тщетно настаивают на невыполнимом абсолютном правиле. Другие предстают, в конечном счете, промежуточными эволюционными компромиссами и с течением времени уходят в прошлое. Истинный божественный закон, в отличие от этих ментальных имитаций, не может быть системой жестких моральных правил, в рамки которых можно втиснуть все движения нашей жизни. Божественный Закон – это истина жизни и истина духа; он должен обладать свободной и живой пластичностью, охватывая каждый шаг нашей деятельности и все многообразие проявлений нашей жизни и вдохновляя их прямым прикосновением своего вечного света. Он должен действовать не как какое-то непреложное правило или формула, но как всеобъемлющее и всепроникающее сознательное присутствие, которое определяет все наши помыслы, действия, чувства, волевые импульсы своей непогрешимой силой и знанием.