Штормовое предупреждение
Шрифт:
– Суровая госпожа, чего там, – фыркнул лейтенант, подбирая с пола другую подушку, которую сам же и свалил при сопротивлении избиению.
– Я отстаивала свои взгляды! – важно сообщила ему Ева. И добавила, явно дразнясь, – Суфражистки меня поддержат!
– Они уже лет сто как феминистки.
– А вот они, может, и не поддержат. Они не такие бешеные.
– Позволю себе не согласиться.
– Позволю себе не позволить тебе. Спорить с женщиной о феминизме – это вообще, как по мне, апогей, Адам!
Ковальски приподнялся на локте. Вид у него был несколько обескураженный.
– Суфражизм – движение за право голоса, – заметил он. – Движение за полное равноправие начато позже и не окончено до сих пор. Суфражизм положил начало процессу, нет вопросов, но его методы были ненасильственными.
– Я сейчас скажу тебе одну вещь, Адам, – Ева тоже перевернулась на бок и оперлась о локоть. –
– Почему бы им тогда не рассказать мне то, чего я не знаю?
– Потому что больше всего тебя интересует то, о чем не пишут в книгах или, точнее, что не имеет строгих четких правил, вроде законов физики. Никто не может объективно рассказать тебе о чувствах и переживаниях, о том, как они возникают и благодаря каким процессам и явлениям развиваются и умирают. А субъективного опыта ты не признаешь: его не использовать на практике. Все наши с тобой разговоры рано или поздно скатываются к этому вопросу. Если бы мы их записали, то впоследствии могли бы собрать трактат на тему отношений, в духе того греческого парня, что писал свое произведение в виде диалогов – нет, не надо мне говорить, что это был Платон!
Ковальски, который только рот открыл, послушно сомкнул губы.
– Знание во многом не может быть объективным. Математика и физика имеют непреложные законы, но скажем, философия и литература их не имеют. А ты, – она ткнула пальцем в плечо молчащему собеседнику, – знаешь, что существует теория, которая критикует традиционные философию и литературу, и иже с ними. Потому что они создавались людьми примерно одного круга и отражают примерно одни взгляды и, стало быть, не учитывают взглядов других людей?
– Это очень спорное заявление.
– Да. Но ты – это примерно такое же заявление в отношении чувств. Критикуешь то, что не можешь использовать сам, но пока не можешь предложить своего варианта. Скажешь, нет?
– Скажу, что мне надо над этим подумать.
– Ты что, пил?
– Иногда люди это делают, Ева.
– Ты отлично понял, что я имею в виду.
– Не думаю, что произошедшее можно назвать гордым словом «пил».
– Тебе совсем хреново? – она присела рядом с ним, оставив временно лекции о здоровом образе жизни до лучших времен.
– Мне нужен тайм-аут, – Ковальски потер переносицу, немного сбив очки с обычного их места. На светлой коже выделилась поперечная красноватая полоска от оправы. – Количество и интенсивность переживаемых эмоций понижают мое КПД. Я не могу так работать. Я просто хочу на какое-то время перестать чувствовать. Ладно, если бы дело касалось только меня, но это не так. От того, что и как я делаю, зависят и другие люди.
– Пьянка во имя общего блага, – сардонически растянула губы в едкой улыбке Ева. – Судя по тому, как лихо ты мне тут сейчас завинтил сложноподчиненное предложение и не запутался в грамматике, ты там не очень усугубил?
– Я, конечно, понимаю, что про твою нацию и алкоголь шутки никогда не иссякнут, – вздохнул лейтенант. – Но по эту сторону океана всего лишь Штаты. Здесь могут просветить по части смесей из джина, коктейля, сангари, тминной водки, херес-коблера и прочих редких напитков.
– Мне на тебя смотреть больно. И это не потому, что мне тебя жалко, Адам!
– А почему? – притормозил он.
– Ты думаешь, ты хороший парень?
– В смысле?
– Ты меня понял. Есть «плохие парни» – такие крутые ребята, которых любят девчонки. Из тех, которые в кожаных куртках и темных очках рассекают на байках по чужим газонам. А есть хорошие парни. И ты всегда думал, что ты – из их числа, не так ли? Ты не станешь обижать свою девушку, не станешь кадрить другую, если у тебя уже есть одна, не станешь ограничивать ее в том, что она любит и чем занималась всегда… И где-то внутри себя ты считаешь, что этого должно быть достаточно, чтобы девушка тебя любила, а то, что этого не происходит, полагаешь несправедливым.
– Наверное. Я говорю «наверное» не потому, что мне не хочется признавать твою правоту, а потому что я не знаю. Не то чтобы никогда не думал об этом, но к однозначным выводам так и не пришел.
– Чтобы у тебя не было сомнений, позволь, я скажу тебе, Адам: ты невыносим. И я говорю это, как человек, который хорошо к тебе относится. Тебя нельзя трогать, если ты работаешь, а работаешь ты практически постоянно. Все прочие сферы жизни подчинены твоей работе. Ты с чистой совестью наплюешь на чужие планы, принципы, просьбы, если тебе представиться перспектива нового открытия. Ничего и никто для тебя не будет стоять на первом месте, вытеснив
Ковальски молча кивнул.
– Дело не в том, что тебя там не любили. И не в том, что не верили в тебя. Ты просто хотел делать то, что ты сам считал нужным, и никакие уговоры тебя не остановили. Твоя семья не приняла этого, и это послужило причиной разрыва.
Ковальски кивнул снова.
– Я как-то сказала, что ты не похож на человека, которому не достает, чтобы его любили. Тогда я не очень понимала, в чем дело, но теперь понимаю. Ты ищешь нечто вполне определенное. Чтобы тебя любили вместе с твоей работой, но при том не посягали на твою работу. Потому что работать с тобой в паре тоже невозможно. В своей области – той, которую ты сам полагаешь своей – чувство локтя тебе чуждо. Ты не принимаешь похвалы: если тебя только хвалят, ты приходишь к мнению, что человек ничего не понимает вопросе, говорит тебе то, что с его точки зрения тебе приятно, а значит, его мнение неквалифицированно. Но если тебя критиковать, ты начинаешь доказывать свою правоту и быстро раздражаешься, если не можешь сделать этого в самом скором времени. Поэтому, при всей моей симпатии к тебе, я не могу винить эту девочку, Адам. Да, когда ты с ней, она видит, что ты смирный, как овечка, но ведь она видит тебя и в другие моменты. И она вряд ли дурочка, чтобы не сопоставить факты и не понять, что иметь дело с тобой – это трудное и, скорее всего, неблагодарное занятие. Да, она слабо представляет – в силу возраста и условий жизни – как и чем живешь ты. Возможно, она не осознает своей для тебя ценности – и вообще ценности для тебя всего того, что дают отношения с другим человеком. Но и ты точно так же не осознаешь всего, что принесут ей эти отношения. Прости, если я задену тебя, но мне надо спросить: что ты дашь ей, Адам? Что ты ей дашь кроме самого себя? Это мне было бы достаточно только этого, но мой случай особенный. Для меня важно иметь право указывать другому, что ему и когда делать, а так же ковырять лезвием в его живом мясе, а все остальное я в состоянии обеспечить себе сама. И ты, и я – люди на службе, но она – нет. Она хочет жить так, как ей показывают в кино. В крайнем случае – так, как ее всегда учили, но не хуже. А иметь мужа-военного – это незавидная участь. Такого вот военного, как ты, если ты понимаешь, о чем я. Что ей, годами ждать тебя, пока ты набегаешься? В противном случае – она никогда не будет чувствовать себя в безопасности, в любой момент должна быть готова сорваться с насиженного места и лететь туда, куда укажет стрелка твоего компаса. И, в конце концов, она всегда будет делить тебя с твоей научной деятельностью. А ты не из тех ученых, которые живут в центре европейской столицы и катаются по симпозиумам. Ты скорее кто-то, у кого самопальная лаборатория в сыром подвале, а дома в ванной – двухголовая собака…
Да и что эта девочка получит взамен? Твое безграничное к ней доброе отношение? Прости, но мне кажется, обмен неравнозначный. Если она умеет ладить со всеми и каждым, значит, она хороший психолог, и то, что говорю тебе я сейчас, она сама для себя определила в первые ваши встречи. И сколько бы раз ты не настаивал на своем варианте, она не примет его – и потому, что я тебе перечислила, и потому, что ты не ее тип. Сколько бы раз ты не предлагал ей этот обмен, она будет отказывать. Мягко, вежливо, но всегда решительно. Думаю, ей стоит некоторых усилий не высказать тебе все, что она об этом думает. Есть женщины, которым нравиться носить ужин в стылый бункер и по выходным штопать занавески после того, как ее доморощенный гений опробует свое последнее детище в гостиной. А есть те, кто это привлекательным не находит. Это ты – и только ты – считаешь, что нет ничего важнее науки. А Джулиан считает, что нет ничего важнее искусства. А твой командир – что нет ничего важнее того, чтобы достигать своих целей раз за разом. И вы никогда друг друга не поймете.