Штормовое предупреждение

Chiba Mamoru

Ценой долгих изнурительных конфронтаций Шкиперу года за пол удалось приучить Джулиана к тому, что часов в одиннадцать вечера музыку стоит если не выключать, то хотя бы серьезно приглушать, иначе результат может быть плачевным. Либо он сам приходил портить соседу жизнь, либо спускал на него Рико, и тот флегматично, с полным отсутствием какого-либо выражения на лице, уносил усилитель на плече в гараж к отрядному внедорожнику и возвращал только утром. Пока совершалась эта операция, Джулиан мог голосить, возмущаться, падать картинно в обморок на руки старшему менеджеру и совершать прочие тому подобные действа в свое удовольствие. Главное было не лезть Рико под руку, ибо добром это не кончилось бы. Последним в этом марафоне добрососедских отношений отметился

Ковальски – как узнала после Марлин, в тот день он над чем-то усиленно работал. Ее сразу насторожило то, что с наступлением сумерек и усилением звукового фона Шкипер мирно гоняет чаи, развалившись в шезлонге, а дверь дома открыта нараспашку, как будто он желает, чтобы адские децибелы поскорее достигли глубин жилища. Поначалу к Джулиану лейтенант отправился парламентером и ровным голосом сообщил, что ему мешают работать. Джулиан сказал: «Ага», – и через минуту забыл об этом разговоре. Марлин, которая как раз развешивала на балконе стираное белье, имела счастье наблюдать, как Ковальски прошел мимо нее в одну сторону, к Джулиану, затем в другую, – обратно. Танцевальные ритмы, между тем, так и продолжали бить по ушам. Спустя минуту Ковальски поднялся на крышу дома, вскинул к плечу снайперскую винтовку, и спустя несколько секунд музыка смолкла на ближайшие три дня. Динамик пришлось снимать с вышки, вызвав для этого электромонтера, и восстановлению он не подлежал. Так что бывшая этому свидетельницей Марлин могла бы, положа руку на сердце, сказать, не покривив душой: если трудоголик собрался пахать, не мешайте ему. Даже если у него нет лицензии на хранение и ношение огнестрельного оружия и самого этого оружия, он наверняка выдумает еще что-нибудь в том же духе, и бог знает, чем история закончится. Пусть уж его лучше сидит тихо в своем уголке.

К чести Джулиана надо сказать, что этот случай на его отношения с соседями не повлиял. Единичная история – было и прошло. Три дня, на протяжении которых он остался без дискотеки, он дулся и страдал, на четвертый же привезли новый усилок, и Джулиан воспарял духом, и – что более для него важно – телом, пустив таковое в пляс. Так как к тому благословенному моменту лейтенант не только успел закончить со своим проектом, но и собрать его, протестировать и угробить, этому проявлению мажорных чувств ничто не могло помешать.

Эти постоянные терки двух лагерей поначалу забавляли и Марлин, и прочих соседей, наблюдавших за ними, как за новым сериалом, однако в конце концов постоянное их повторение утомило всех. Людям быстро все приедается, а особенно то, что доставляет им лишние хлопоты...

И вот, это-то место, крошечный «вилль» – Марлин знала, сколько на карте штата, да и всего государства, населенных пунктов, оканчивающихся на «вилль» – место, где стоял старый дом, у которого первый этаж был скорее подвалом, а второй – сараем, место, где через дорогу каждый божий день мотал нервы Джулиан со своим «высоким искусством», место, где не было ничего значительного, примечательного, да и просто выделяющегося среди тысяч других таких же мест – это самое место было для кого-то Авалоном. И в этом Авалоне отдыхал после ратных дел король Артур в лице Шкипера, и его верный, но бестолковый рыцарь Гавейн, в лице Рико, и его никак не найдущий себе покоя Мерлин, в лице Ковальски, и безупречный, чистый сердцем Галахад – в лице Прапора.

– Я ответил на твой вопрос? – вернул ее к реальности голос Ковальски. Она вздохнула. Вот ведь злопамятный тип...

– Я просто не совсем понимаю происходящее, – как можно более нейтрально отозвалась она, стараясь хоть на этот раз не задеть ничьих больных мозолей. Зря, потому что ее собеседник глухо отозвался:

– Не ты одна.

====== Часть 18 ======

За окном снова падал снег – мягкими, удивительно крупными хлопьями. Ковальски попытался вспомнить – и так и не смог – то самое слово, обозначающее удовольствие от нахождения в сухом и теплом месте, в то время как снаружи погода не самая благоприятная. Хотя вообще слово относилось скорее к грозе, а не к снегу, тем не менее, именно что-то сродни

ему лейтенант сейчас и испытывал. За свою жизнь он достаточно времени провел в снегах, чтобы не обманываться безобидным внешним видом этих легких, как танцовщицы балета, ледяных пушинок. И сидеть в доме, наблюдая за их падением, – это не могло не вызывать в нем чувство практически законного злорадства – несмотря на то, что плоды его недавних трудов канули в небытие очень скоро.

Оконная рама сейчас выступала в роли рамы оформительной – как у картин или магических порталов – а за ней был словно иной, волшебный мир. Что-то такое из сказок Туве Янссон, нетронутое цивилизацией… Хотя весь секрет заключался лишь в том, что под снегом не было видно каменного забора и соседской крыши. В комнате свет не был включен, да и шел он по неосвещенному коридору, потому видение этого словно парящего прямоугольника, заполненного молочным лунным светом, мягкими барханами снега совершенной формы и смутными тенями присыпанных порошкой елочек, показалось Ковальски необыкновенным. Он застыл на месте, через открытую дверь комнаты глядя внутрь и на какое-то время позабыв, куда и зачем шел.

– Мне тоже кажется, что это красиво, – послышался из темноты голос.

– Блоухол!

– Только не кричи. Не порть момент, ладно? – целостность светлого прямоугольника нарушила посторонняя тень – мелькнула и снова пропала. – Ты должен бы понимать, что если бы я хотел пристрелить тебя из темноты, у меня было достаточно времени, чтобы это сделать.

– Если бы было из чего.

– Знаешь, я вполне мог бы собрать арбалет из подручных материалов…

– Хочешь сесть на пятнадцать лет за умышленное убийство?

– Восемь условно максимум – во-первых, нечаянное, ты бы меня напугал в темноте, во-вторых, может даже из самообороны, тут все знают, как вы ко мне относитесь…

Ковальски вошел в комнату, подчиняясь скорее давно выработанному рефлексу, который он сам же недавно выразил в тезисе насчет осы в комнате. Когда до окна оставалось пара метров, чужая рука коснулась его.

– Я здесь, – тихо произнес старый враг. – Осторожнее, не споткнись.

– Спасибо.

– Вот видишь, все не так уж и страшно. Мы потенциально способны общаться нормально…

– Мне казалось, я с тобой и без того вполне нормально общаюсь.

– Тебе казалось, – вздохнул собеседник. – Впрочем, меня выручают родственные связи…

Лейтенант не ответил.

– Почему именно моя сестренка? – как будто задавая вопрос в пространство, осведомился Блоухол. – Мне казалось, вокруг вас хватает девушек. Но нет, ты пристал именно к ней…

– Я не приставал.

– Почему именно Дорис? Я понимаю, что ты, похоже, по натуре однолюб, но почему именно Дорис?

Ковальски все еще молчал.

– Хотя отчасти даже я тебя понимаю, – вел тот дальше. – С ней легко. Даже я забываю о том, что со мной произошло. Наверное, она на всех так действует…

– Зачем ты расспрашиваешь?

– Парень, ты с виду вроде умный, а такие вопросы задаешь… Посмотри на ситуацию моим единственным здоровым глазом: некто подкатывает к моей сестренке, естественно, я проявлю интерес. Кто знает, не выскочит ли она и правда в итоге за тебя замуж? Истории известны и более одиозные случаи, чем ваш. После этого я буду звать тебя «бро». Хэ-хэ.

– Не шути так.

– Я серьезен.

– Дорис никогда не выйдет за меня.

– Сколько оптимизма…

Ковальски снова ощутил прикосновение: в темноте собеседник нашел его руку своей и осторожно пожал.

– Я думаю, я понимаю тебя, – заметил он. – У моей сестренки есть чудесный дар всегда быть уместной. При ней не чувствуешь себя лишним, неинтересным, неловким. Она умеет создавать атмосферу комфорта.

– Да, – потеряно откликнулся лейтенант.

– Я очень хорошо это понимаю. Мне тоже не с кем поговорить, Ковальски. Люди меня обычно не понимают. Но когда я рассказываю о чем-то Дорис, я чувствую, что она искренне проявляет интерес, задает толковые вопросы. С ней я чувствую себя не чокнутым ботаником, а прекрасно образованным гением.