Штундист Павел Руденко
Шрифт:
действовало на нервы еще до возвращения сознания.
Открывши глаза и в первый раз бросив вокруг разумный взгляд, Лукьян не мог понять в
первую минуту, где он и что. По обе стороны и впереди стояли рядом койки. Рядом с ним
справа лежал какой-то тоже труднобольной и тихо стонал. Но с другой стороны несколько коек
стояли пустые, застланные суконными одеялами. Выздоравливающие и более легкие больные
стояли по разным углам, сидели группами на кроватях или ходили взад
одетые в серые халаты, точь-в-точь как арестантские.
Лукьян разом все припомнил: и допрос, и дикую расправу, и долгие дни мучительной
агонии в черной смрадной дыре. Это было так ужасно и представлялось его воображению так
ярко, что он весь задрожал.
Серые фигуры мелькали перед его глазами; некоторые, проходя мимо, оборачивались на
него. Его поразил специфический запах лекарств. Но ему не приходило и в голову, что он мог
очутиться вне тюрьмы.
"Перевели, должно быть, в общую камеру", – подумал он про себя.
К нему подошел фельдшер.
– Что, очнулся? Ну как? – спросил он.
– Ничего, – отвечал Лукьян. – Где это я? В общей уголовной?
– В городской больнице, не в тюрьме. Не сумлевайся, – успокаивал его фельдшер. – Без
задних ног не убежишь и без решеток. А в случае чего есть кому и присмотреть, – продолжал он
в том же шутливом тоне, указывая головою на полицейского служителя, лежавшего с ним рядом
в брюшном тифе.
– Ну, что нога? Болит? – спросил он после небольшой паузы.
– Нет, кажись ничего, – ответил больной. Фельдшер неодобрительно покачал головою и
стал трогать пальцем больное место.
– Не болит?
– Не болит, – отвечал Лукьян.
Фельдшер опять покачал головою и отошел к другим больным.
Вскоре пришел доктор. Он долго стоял у постели Лукьяна, осматривал, тыкал пальцем и
тоже качал головою.
Вся палата, то есть те, кто были на ногах, с любопытством следили за всяким его
движением и выражением лица. Когда он ушел, один из больных обратился к фельдшеру.
– Кромсать будете, что ли? – спросил он.
– Надо полагать, что будем, милый человек, – отвечал фельдшер.
– Ох, не любим мы этого, – поморщившись, сказал "милый человек". – Потом целую
неделю еда в рот не идет, как насмотришься это, как вы живого человека кромсаете.
По бедности помещения при больнице не было операционной комнаты, так что самые
тяжелые операции производились в камерах же, на глазах больных.
– Добро бы еще свой брат, христианин, – сердито проговорил рыжий рыбник, которому
вырезали недавно шишку на шее. – А то терпи из-за бусурмана. И как это его с христианами
вместе положили?
– А чем
– Чем хуже? – обиделся рыбник. – Штундарь ведь он, сказывают. От Христа отрекся. Вот
хоть Семеныча спроси, – обратился он к фельдшеру.
Семенычу не удалось принять участия в теологическом разговоре, потому что его отозвали
к доктору. Вернувшись, он успокоил палату, сообщивши, что оперировать новоприбывшего не
будут.
– Что так?
– Да плох совсем. Лихорадка, да и ослаб. Все равно не выживет. Так чего же напрасно
беспокойство делать?
Все это говорилось громко и откровенно, с мужицким презрением к смерти, которую
всякий встречает запросто, ожидая того же и от других.
Лукьян слышал, хотя и смутно. В ушах у него шумело, и всё – слова, люди, предметы –
смешивались в его мозгу в какую-то хаотическую массу.
Одно он ясно понял: что час его настал.
"В руце твоя предаю дух мой", – набожно прошептал он. – "Скоренько пришло!", –
мелькнуло у него в голове грустное восклицание.
Ему не жаль было жизни, а жаль было своего дела. Жаль покидать его в самом начале,
когда еще так мало сделано и некому поручить свою работу.
"А Павел?" – подсказал он сам себе.
Вдруг ему показалось, что палата как-то расширилась, и тот, о ком он думал, стоит перед
его глазами и смотрит на него любящим, тревожным взглядом.
В том торжественном настроении, в каком он находился, первой его мыслью было, что это
посланное ему Богом видение. Но Павел был не один. Его сопровождал молодой человек в
синем пиджаке, с серою пуховою шляпою в руке, который решительно не походил на ангела-
путеводителя.
Смущенный его молчанием, Павел подошел между тем к самой его постели.
– Это я, – проговорил он. – Узнаешь?
– Узнаю, – слабым голосом проговорил больной. – Я думал о тебе как раз перед твоим
приходом, и мнилось мне, что это видение мне свыше. А кто это с тобой?
– Валериан Николаевич, – ответил Павел. – Проведать тебя пришел.
– Доброе дело. Приди вы днем, двумя позже, меня уже не застали бы в живых.
– Что ты, Бог с тобой! – вскричал Павел.
– Правда, – повторил Лукьян спокойно, точно не о нем шла речь.
Валериан подошел к больному, осмотрел его внимательно, как врач.
Павел следил за ним взглядом, полным тоски.
– Не огорчайся, брат, и не жди, – проговорил Лукьян. – Я сам знаю, что мой час настал.
Правда? – обратился он к Валериану.
– Правда, – отвечал Валериан.
Он понимал, что обычный утешительный обман тут неуместен.