Штундист Павел Руденко
Шрифт:
Зеленый, чуть заметно волновавшийся ковер травы и широкий лопух, бурые корявые стволы
деревьев и их густая трепетная листва, обрубленные пни и сонный репейник – все это казалось
изваянным и выкованным из чистого серебра, точно в сказочном серебряном царстве. К
середине поляна поднималась плоским бугром, на котором еще лежало несколько звеньев
сушившихся дров. Павел поднялся туда и остановился, осматриваясь кругом.
Кольцо высоких вершин скрывало от него
деревни, никаких признаков людского жилья. Он был один, совершенно один с этим глубоким
чистым небом, к которому он был точно приподнят в ладони гигантской руки. Все спало
кругом, и лес, и звери, и люди. Только недремлющие звезды мерцали, ласково смотря на него из
синей глубины. Что-то детское поднялось в груди Павла. В первый раз со дня его возвращения
из города тупое и холодное чувство подозрительности уступило место горячему порыву
доверия. Он поднял лицо к небу.
– Господи! – воскликнул он от полноты души. – Ты, сотворивший небо и усыпавший его
звездами и землю и насадивший ее растениями, научи меня, как познать тебя!
Он опустился на колени и, припав головою к срубу, стал молиться горячо, страстно, как в
первые дни своего обращения. Это была не молитва, а живое излияние, чистосердечная
исповедь перед живым лицом, и он не сомневался в эту минуту, что молитва его слушается, как
живая речь. Это убеждение росло по мере того, как продолжался этот страстный, порывистый,
бессвязный монолог. Он был в экстазе. Лицо его то горело, то покрывалось мертвой бледностью.
Обильный пот выступил на его лбу и по всему телу, точно он ворочал камни. Все страстнее,
пламеннее становились его слова. Он уже не довольствовался излияниями. Он прислушивался.
Его возбужденная душа жаждала ответов, знамения.
Ночь стала удивительно тиха. Как околдованный, стоял, купаясь в лунном свете,
серебряный лес. Не шелохнулась трава. Неподвижный воздух заметно свежел. Но вдруг Павлу
пахнуло в лицо занесенной откуда-то издалека струей теплого воздуха, пропитанного каким-то
возбуждающим странным запахом, какой бывает после молнии. Мягкая теплая волна
скользнула на мгновение по его лицу, шевеля его волосы, точно прикосновение нежной руки, и
унеслась неведомо куда, как неведомо откуда принеслась.
Павел весь затрепетал. То, о чем он молил и на что не смел надеяться, вдруг осуществилось.
Глаза его наполнились светом. Душа замирала от неизъяснимого блаженства. В ушах
раздавались голоса, которые, он верил, обращены были к нему прямо с неба.
В неописанном волнении он простер руки вперед
подавляя всякую собственную мысль, чтобы не спугнуть дивного мгновения.
– Вот оно, вот! Наконец! – шептал он, падая ниц и заливаясь благодарными слезами.
Все вдруг в нем просветлело и преобразилось. Сомнений как не бывало. Все стало ему ясно,
как день, и теперь он чувствовал, что отныне ничто не поколеблет его веры. – Что ему до всех
хитросплетений мудрых мира сего? Что ему до того, всякая ли буква Писания стоит там, где ей
надлежит? Дух божий живет в нем так же несомненно, как то, что он витает здесь, в этой
зеленой пустыне, и проник в его скорбную душу. В этом ему так же невозможно было отныне
усомниться, как в собственном существовании. Он был счастлив: испытав на минуту весь ужас
кораблекрушения, он был теперь снова у верной пристани. Ему хотелось идти к матери, к
своим. Он знал теперь, что сказать им. Но он чувствовал такую усталость, что ему трудно было
пошевельнуться.
Он решился отдохнуть несколько минут. Прислонившись к срубу, он стал прислушиваться
к голосам ночи, задумчиво смотря на лежащую перед ним полянку. Вот что-то хрустнуло в лесу.
В поле свистнул суслик. Из-под кустов осторожно выходил еж, нюхая острой мордочкой воздух:
не пахнет ли где добычей или опасностью. В какой-то лесной луже громко и нагло квакнула
лягушка. Ежик зашевелил щетиной и насторожил ушки, повернув свое маленькое свиное рыльце
в сторону звука.
В это время из-за темного купола высокого орешника выплывала на мягких крыльях сова и,
неслышно сделав полукруг в воздухе, точно косой подхватила зверька и понесла его прямо через
полянку, мимо сруба, к своему гнезду. Она пролетела так близко от Павла, что тому хотелось
протянуть руки и ударить ее ло лапкам, чтобы спасти бедного ежика. Но руки и все члены его
затяжелели. Он видел все очень ясно, но не мог пошевельнуться, точно на него была навалена
куча камней. Сова между тем не полетела в гнездо, а сделала круг и села на сруб, наискось, в
трех шагах от Павла. Протянув руку, он мог ее поймать. Птица его видела, но нисколько не.
смущалась его присутствием и спокойно чистила себе крылья носом. Ежика в когтях у нее уже
не было. Павел тоже смотрел на птицу и тут только заметил, что сова как-то очень похожа
лицом на отца Василия. Это, впрочем, его нисколько не удивило, а удивило его, как это он
раньше этого не заметил, тем более, что сзади у нее были не крылья, а коричневая ряса из