Штундист Павел Руденко
Шрифт:
– Господи вседержителю, ты, отверзавший уста немым, развяжи язык мой, да не посрамлю
имени твоего!
Он хотел сказать это про себя, но, неожиданно для самого себя, проговорил это громко.
Опять волна симпатии хлынула в его сторону, и робость его как рукой сняло. Краска вернулась
на его щеки. Исчезли спазмы в горле. Он поднял голову и заговорил смело и вольно, точно он
стоял перед простым штундистским собранием!
– Братья, не мне, темному человеку,
гонимую, чтоб вы видели, какая она взаправду есть, и уж тогда судите нас по-праведному и по
совести, как вам Бог на сердце положит.
Он на минуту остановился, чтобы перевести дыхание.
Народ отступил от него на несколько шагов, так что теперь он стоял в середине маленького
круга, на виду у всех. В передних рядах, которые теперь стали задними, "чистая" публика
поднималась на цыпочки, чтобы лучше разглядеть нового проповедника. Галя протискалась
поближе, толкая перед собой Ярину, чтобы самой ловче прятаться за ее спиной. Она не сводила
с Павла глаз, следя за каждым его движением, ловя каждое слово. С первых же звуков его голоса
она успокоилась за него и теперь вся отдалась любопытству и удивлению. Все это было так ново
и неожиданно. До сих пор она видела Павла робким, влюбленным, который был весь в ее руках
и ее власти. Одним своим словом она могла сделать его счастливым или несчастным. Теперь он
от нее ушел. Он стал совсем не такой, а какой-то большой, сильный, смелый, которому все
почему-то уступают первое место.
Павел говорил о том, что неверно называют их веру новою.
– Из всех вер наша самая старая, – сказал он, – потому что начиналась она, когда Христос
по земле ходил, и в том наша вера и есть, чтобы Христово учение нам познать и воочию, как бы
апостолы, видеть сподобиться.
– Ишь чего захотел! – проговорил отец Василий вполголоса, чем вызвал легкое хихикание
со стороны своих соседей.
Павел обернулся в их сторону.
– Истинно говорю вам, если уверуете в Христа, все это вам переложится.
Смех мгновенно прекратился. Слова молодого штундиста звучали такой искренностью, что
приковывали внимание всех. Даже в глазах отца Василия заиграло любопытство.
– Братья, христиане мы зовемся, и Христом мы живы. Что бы мы были без него? Он,
спаситель наш, оставил небесные чертоги, и Бог, царь всего, воплотился, на землю пришел, стал
простым человеком, чтоб словом своим нас обучить и наставить, как детей своих, с кротостью и
терпением. Апостолов собрал он к себе и поучал их, как любить друг друга и служить
человекам.
сподобил их Христос видеть лицо свое, и свои речи святые слушать, и пил, и ел с ними. Видели
они его, и они, и жены некие слушали его денно и нощно. И прощал он их и не взыскивал, что
не разумели они его. Потому – простые они были люди, рыбаки, плотники, сказать к примеру –
мужики, как мы, грешные.
Павел на минуту приостановился для большей вразумительности, обводя своих слушателей
глазами.
– Вишь ты! – раздалось где-то удивленное и на этот раз сочувственное восклицание.
Этого попы никогда не говорили своей пастве. Павел успел вполне овладеть вниманием и
сочувствием своих слушателей.
– Да, братья, – повторил он, – простые они были люди, как мы, неученые. Потом они уже
уразумели все, когда им свыше то послано было. А тогда не понимали, кто с ними и какое им от
Бога счастье. И огорчили они его неразумением, и когда он предан был в руки врагов, они все
изменили ему, и бросили его, и разбежались, и отреклись от него. Нет чтобы пойти вместе с
ним и сказать: "Вот мы тут все", и помереть на глазах его с радостью.
Голос его оборвался от волнения. В глубокой тишине по церкви пронесся вздох Гали.
"Ах, как хорошо было бы жить тогда! – мелькнуло у нее в голове. – Я бы не убежала".
Она была глубоко растрогана. Все, что Павел говорил, она давно слыхала и заучивала в
школе. Но теперь это казалось чем-то совершенно живым, чего она никогда не подозревала. И
ей хотелось слушать еще и еще, без конца.
– И схватили его, всеми покинутого, – продолжал Павел, – и стали его мучить и на смерть
повели. О братья, велика эта любовь! Кто, к примеру, из-за сына родного, или отца, или матери
даст себе руку отрубить, глаз выколоть, палец один отрезать? А он для нас всего себя на
мученье отдал. Он, царь неба и земли! Единым словом мог свести к себе легион ангелов, он дал
себя пригвоздить к кресту, и рвали гвозди его тело, и жажда палила его, и он мучился и терпел,
он – царь неба и земли!
В церкви раздались тяжелые вздохи. Как это все было ужасно! Глубокое чувство оратора
передалось слушателям, которым казалось, что они видят перед собой пригвожденного к кресту
страдальца.
– А для чего все это было? – продолжал Павел, возвышая голос, чтобы покрыть эти звуки
скорби. – Для чего он, спаситель наш, мучился? Для того, чтобы избавить нас от греха, всех нас,