Штундист Павел Руденко

Степняк-Кравчинский Сергей Михайлович

они втиснулись в двери этапа, палата была уже битком набита народом. Павлу со Степаном с

трудом удалось захватить угол на нарах для Гали. Самим же им пришлось либо ложиться на

грязный, смрадный пол, либо спать сидя, прислонившись к стене.

Глава XXVII

Дежурный внес парашку. Старший унтер-офицер окинул последним взглядом камеру,

чтобы убедиться, что все обстоит

благополучно, и вышел, замкнув за собою дверь. Партия была

предоставлена самой себе до следующего утра. Иные тотчас же расположились на нарах и под

нарами, и вскоре оттуда послышался громкий храп на всевозможные мотивы и тоны. Другие,

усевшись, полуголые, у маленькой керосиновой лампочки, стоявшей на опрокинутом ведре,

чинили разные свои лохмотья. В укромном углу, у стены, со стороны входной двери,

расположился на полу маленький кружок из пяти человек, которые дулись в карты. От времени

до времени слышался оттуда сдержанный шепот. В промежутках раздавалось бульканье

плоской бутылочки, переходившей из рук в руки. Молчаливый татарин-майданщик сидел,

упираясь руками в колени, и считал партии.

Галя уложилась, как могла, на лавке. Степан нашел свободное местечко немного поодаль.

Павел примостился внизу, сидя, у стены. Пол был так невероятно грязен, что лечь на него было

то же, что растянуться в вонючей луже.

– А с Лукьянушкой как раз что-то неладно, – сказала Галя. – Днем такой славный был, что

любо было смотреть, а вот теперь опять затосковал, голубчик наш.

– Это оттого, что с чистого воздуха, – со вздохом сказал Павел. – Дух тут тяжелый какой.

Ну да, Бог даст, обойдется.

Мальчику тяжело было дышать в этой переполненной народом комнате. Он был недоволен,

обижен такой переменой к худшему и считал себя в полном праве разразиться громким ревом.

Но после сытной груди и долгой прогулки на свежем воздухе его сильно клонило ко сну. и он не

хотел откладывать этого удовольствия и потому, ограничившись недовольным бурчанием, он

тихо засопел.

– Ну вот видишь, я говорил, – сказал Павел.

Галя успокоилась. Бережно положив мальчика к стенке, она легла с ним рядом, стараясь

вытянуться, чтобы занимать как можно меньше места, и закрыла глаза. Но ей не спалось.

Мальчик метался во сне, сбрасывая с себя материну кофточку, которой она его покрывала.

Потом он проснулся и стал плакать. Гале хотелось встать и укачать его на руках, ходя по

комнате, но она боялась, что потеряет свое место, если уйдет хоть на минутку. Свесив вниз

ноги, она стала укачивать ребенка, припевая ему вполголоса малороссийские песни. Ребенок,

казалось,

успокоился.

– Песенник будешь, как батька! – любовно проговорила Галя.

Она положила мальчика возле себя и стала забываться сном, как он снова заплакал. На этот

раз она унимала его долго и не спускала с рук, пока он не заснул крепко. Она сама чуть не

валилась от сна и усталости, и едва только мальчик умостился в своем уголке, как она сама

упала на дорожный мешок, служивший ей подушкой, и тотчас же заснула тяжелым сном

полного изнеможения.

Сколько она проспала в эту страшную ночь, она не могла сказать. Тяжелое сознание

действительности не покидало ее ни на минуту. Она помнила, что она в Сибири, что ее гонят в

ссылку в какое-то бесконечно далекое нежилое место. Но зачем она попала в рудники? Павла

осудили ведь на вечное поселение, а не в рудники. А она так и вовсе осуждена не была. Она –

вольная, охотой идет за мужем. Зачем же ее в рудники пригнали? Ну да на все воля Божия.

Нужно все терпеть. Не ей, а им грех бабу с ребенком в рудники посылать. Она была в

арестантском костюме, с лопатою и что-то копала. В шахте было много всякого народа в таких

же нарядах, как она, и все работали. Баб она не видела – все мужчины, только Павла между

ними не было. Это отец Паисий так устроил по злобе, чтоб им не вместе работать. Рядом с ней

стояла тачка, куда она бережно накладывала руду, чтоб не потревожить своего Лукьянушку,

которого она уложила на той же повозочке. Он был спеленанный и чистенький, не то что на

этапе. В шахте было темно. Что-то вроде не то факела, не то лампадки освещало тот угол

шахты, где она работала. Кругом была густая темнота, наполненная шумом и криками: там,

видимо, копошились люди.

Вдруг из этой темноты выделилась какая-то человеческая фигура и направилась к ней. Хотя

она не видела ее, потому что стояла к ней спиной, но она чувствовала, как эта фигура все

приближается, и понемногу ею начинал овладевать удручающий страх. Ей хотелось обернуться,

хотелось бежать что есть мочи, но она не смела пошевельнуться с места и продолжала долбить

руду. Фигура между тем стояла уже за ее спиною, и вдруг в ее ушах раздался грозный окрик:

– Так-то ты копаешь, ведьма киевская!

Галя обернулась. "Теперь уже все равно!" – подумала она и узнала голос конвойного,

поручика Миронова. Только одет он был как-то странно и был очень свиреп. Никогда не думала

она, что человеческое лицо может быть таким свирепым. Он был весь красный, страшно