Штундист Павел Руденко
Шрифт:
покойный Лукьян. Его обвинили в публичном оказательстве и оскорблении храма. По его делу
составлена была комиссия, председателем которой был назначен тот же Паисий.
Глава XXVI
Прошло два с половиной года. Суровый сибирский ноябрь стоял на дворе. С востока дул
резкий ветер, гоня перед собой по безбрежной якутской степи струю мелкой снежной пыли,
которая играла и клубилась,
Никаких препон вольной стихии. Ничего на пути, и быстро, как птица, несется неудержимый
вихрь. А все-таки целые месяцы понадобятся ему, чтобы долететь до какого-нибудь города или
настоящей деревни.
Далеко забрались мы. Сурово здесь небо, бедна природа, и беспомощен и жалок человек.
Холодное солнце уже перевалило за полдень, но его не видно на молочном небе, подернутом
тонкой пеленою облаков. Еще тусклее и унылее под этим ровным, неподвижным светом
выглядит однообразная равнина, по которой то там, то сям торчат посреди сугробов верхушки
тонкой лиственницы.
Тяжело ступая в широких котах по сыпучему снегу дороги, плетется длинной лентой
арестантская партия. Люди устали и замерзли. Грубые халаты и изодранные полушубки плохо
защищают от стужи. Цепи, хотя и искусно подвязанные, задевают снег и мешают идти.
В хвосте колонны шла, впрочем, небольшая кучка арестантов без цепей, хотя они,
очевидно, считались наиболее опасными, так как цепь конвойных вокруг них сгущалась. Это
были политические ссыльные административным порядком, которые, не будучи судимы, не
были лишены своих привилегий.
Их было немного, всего пять человек: одна девушка, ссылаемая за распространение каких-
то брошюр, и четверо мужчин, из коих один был совсем мальчик, лет пятнадцати, с голубыми
глазами, курчавой головой и круглым детским личиком, несколько нерусского типа, которое так
и горело на морозе. Его звали Ваней. Он был еврей родом и, как таковой, за найденные у него
революционные брошюрки ссылался ни более, ни менее как в северный улус, по ту сторону
Полярного круга. Двое других были люди средних лет: один – отставной чиновник, другой –
помещик, ссылавшийся за "укрывательство" собственных детей, которых постигла гораздо более
жестокая кара.
Пятый, выбранный старостой партии, задумчиво шел впереди своих товарищей, которых
незаметно обогнал и смешался с толпой уголовных.
Это был наш старый знакомый, Валериан. Он тоже попал в ссылку, и это случилось очень
просто. Когда после событий, описанных в последней главе, Валериан поднял новое дело об
избиении Ульяны, повлекшем за собой ее смерть, и об издевательстве над Павлом, Паисий
отписал,
ею же затеянной. Потом, видя, что Валериан не унимается и ведет дело дальше, он решился
прибегнуть к легкому и испытанному средству уничтожить своего неугомонного противника.
Он написал на него донос в Петербург, обвиняя его в революционной пропаганде и
распространении среди мужиков бунтовских брошюр. Никаких фактов в доказательство Паисий
привести не мог, потому что сам ничего наверное не знал. Но и подозрения было, конечно,
достаточно. У Валериана был сделан внезапный обыск и, к несчастию, удачный: у него нашли
пакет книжек, которых он, на беду, не успел припрятать, так как только что получил их из
Петербурга.
Участь его была решена. Поймав конец нитки, жандармам уже не трудно было расплести
весь клубок. Валериана увезли в Петербург и посадили в крепость, где продержали около двух
лет. Тем временем набежали кое-какие улики; выяснились кое-какие другие провинности. Дело
приняло серьезный оборот, и только благодаря связям старика отца наказание ему ограничилось
ссылкою в Восточную Сибирь.
Теперь огромный путь был пройден, и они приближались к Юконску, маленькому городку,
где первая партия поселенцев должна была остаться.
Валериан выдержал путь прекрасно. Но следы крайнего изнеможения видны были и на его
спутниках и на прочих арестантах, составлявших огромную партию.
Ежась в изодранные полушубки, уныло плелись арестанты, бороздя ногами глубокий
сыпучий снег. Колонна растягивалась все больше и больше.
Поручик Миронов, начальник конвоя, вышел наконец из себя.
– Прибавь шагу, подтянись! – крикнул он, сойдя с дороги, чтобы быть больше на виду.
Поручик Миронов был человек лет пятидесяти, выслужившийся из фельдфебелей, с
проседью и красным, облупившимся от мороза лицом.
– Сомкни колонну, вша острожная! – повторил он, входя понемногу в ругательный азарт.
Он был большой мастер сквернословить и любил щегольнуть этим при случае. Но он
сдерживался и ругался, так сказать, в полсилы. В партии шли политические, которые хотя и
преступники, а все же люди образованные, и поручик стеснялся, тем более что с одним из них,
именно с Валерианой, он успел познакомиться и даже, можно сказать, сблизиться за дорогу.
Миронову случилось занемочь – ну а болезнь не свой брат: пришлось поклониться своему же
арестанту. Валериан поставил его на ноги. С этого и началось знакомство, которым Миронов
почему-то очень дорожил.