Штундист Павел Руденко
Шрифт:
Подгоняемые криком грозного начальника, арестанты прибавляли шагу, больше чтоб
показать рвение, потому что, пройдя почти бегом мимо конвойного, они начинали плестись
медленнее прежнего.
Перед Мироновым мелькали серые, заиндевелые фигуры: молодые, старые, с бородами и
без бород, мужчины, бабы, парни. Прогремела повозка с кладью, оставив за собой большой
интервал.
Два арестанта, очутившиеся впереди, ускорили шаг, но не вздумали ни бежать, ни иным
образом
лентяев с поднятыми кулаками.
– Я вам покажу, как проклажаться! – крикнул он и занес руку для здоровенной затрещины
крайнему – белокурому парню лет тридцати, с красивым вдумчивым лицом. Но в это время он
заметил своего приятеля из политических, доктора, смотревшего на него упорным, строгим
взглядом. Руки Миронова опустились. Он ограничился легким пинком в спину крайнему,
больше для проформы, да густым потоком брани, которая, как известно, на вороту не виснет.
Ни белокурый, постарше, парень, ни его товарищ помоложе, в котором по волосам и
смуглому цвету лица можно было узнать южанина, ничем не ответили на обиду. Младший нес
на руках продолговатый комок всякого тряпья и платков, внутри которого шевелилось
маленькое живое существо – ребенок. За ним, еле передвигая ноги от усталости, шла молодая
баба – очевидно, его жена.
– Ишь барыня! – не мог удержаться конвойный. Баба как-то съежилась и ближе прижалась
к мужу, точно желая за него спрятаться. Но конвойный больше их не трогал. Пропустив еще с
десяток пар, он повернулся и пошел рядом с колонною, понемногу, как будто нечаянно,
отставая, пока он не поравнялся со старостой политических, взгляд которого помешал кулачной
расправе. Валериан продолжал себе идти своей дорогой, решительно не обращая внимания на
шагавшее рядом с ним начальство.
Миронов крякнул.
Никакого результата.
– Ведь вот какой народ, – проговорил он, как бы размышляя сам с собою. – Без брани да
зуботычины, кажись, щей хлебать не заставишь.
Молодой человек усмехнулся и повернул к нему свое красивое бледное лицо с маленькой
мягкой бородкой и густыми белокурыми кудрями, выбивавшимися из-под серой арестантской
шапки.
– А вы попробуйте, – сказал он.
– И пробовать нечего, – отвечал конвойный. – Скоты, батюшка, а не люди. Про иных
прочих я не говорю, – поспешил он прибавить. – Вы люди образованные.
– Ну, а те, которых вы чуть-чуть не побили, тоже скоты, по-вашему? – сказал молодой
человек, указывая головой на арестантов, шедших впереди за повозкой.
– Штундари-то? Ну, эти еще ничего себе. И за что только их гонят – в толк не возьму!
Смирный народ. Да ведь их никто и не трогает.
– Не трогает? А вы-то сами только что?
– Что ж я? Я ничего. Так разве, представление сделаешь, чтоб не зазнавались. Ведь чуть не
на сто сажен отстали. Не потакать же.
– Да разве они это нарочно? Смотрите, баба-то его совсем пристала. Того гляди упадет по
дороге. Вы бы вместо ругани хоть на повозку-то ее посадили.
– Ну вот еще! В карету не прикажете ли? – рассердился конвойный. – На всех повозок не
напасешься. Уж вы, Валериан Николаевич, того…
Трое арестантов, шедших за повозкой, были Павел с Галей и Степан-иконоборец. Степан
ссылался на каторгу, а Павлу наказание ограничилось поселением. Они встретились с
Валерианом в московской пересыльной тюрьме, куда Валериана привезли из Петербурга, а их с
юга. Несколько времени Валериан и конвойный шли молча.
– А скоро ли этап? – спросил Валериан. – Я тоже устал порядком по этой дороге.
– Скоро, – утешал его Миронов. – С час места. Эй, не отставай, подтянись! – зашумел он
снова.
Он прибавил шагу, чтобы нагнать голову колонны, не переставая все время покрикивать, и
вскоре штундисты услышали его голос и забористую брань у самого своего тыла. Галя
испугалась и, спотыкаясь в глубоком снегу, бросилась вперед.
– Чего ты надрываешься! – шепнул ей Павел, удерживая ее за рукав.
Миронов заметил это и повел усами, что у него было предвестником брани. Но вместо того
чтоб разразиться потоком сквернословия, он сказал:
– Эй, молодуха! Пристала на задние ноги? Иди на телегу, что ли!
Павел и Галя с удивлением посмотрели на конвойного, не зная, издевается ли он над ними,
или говорит серьезно.
Это колебание и удивление разом взбесили поручика.
– Ах ты ведьма киевская! – вскипел он. – Еще кочевряжиться вздумала! Ноги протянешь,
так мне ж за тебя отвечать. Пошла в телегу, коли велят. Эй ты, болван, стой! – крикнул он
погонщику. – Не слышишь, что ли, что тебя зовут?
Повозка съехала с дороги и остановилась. Павел помог Гале влезть.
– Дай мне ребенка, – сказала Галя.
– Ничего, я сам понесу, – отвечал Павел. – Я не устал.
– Нет, дай, ему здесь покойнее будет. Мне нетрудно держать.
Павел подал ей ребенка и побежал вперед на свое место в рядах. Повозка снова двинулась,
пристав на этот раз к хвосту колонны. Дорога перевалила через холм и пошла прогалиной,
поросшей густым хвойным лесом. Ветер утих. Неподвижный воздух потеплел, и хотя небо
потемнело и стало матово-серым, но казалось, что то было не от сгустившихся облаков, а от