Схватка в западне
Шрифт:
Шириной в два и длиной в три метра боковушка больше походила на кладовку, чем на спаленку. Чего тут только не было: на полу лежали узлы, на стенах висели сумки, кошелки, тряпье разное. Низкая деревянная кровать занимала почти половину комнатушки. Возле окошка стоял небольшой сундук с тяжелым замком на крышке. На нем лежали какие-то свертки из мешковины, старые коробки…
Войдя в боковушку, Любушка и Церенова остановились в тесном проходе, не зная, куда пристроиться.
В дверь заглянул вахмистр,
— Ну как? Нравится?
— Мы неприхотливые, — сказала уклончиво Настя-сестрица.
— Ипатий Евстафьевич у нас — душа человек, — заговорил улыбчиво вахмистр, — заботливый о людях. Вот вам специально отдельную комнату велел выделить. Если что надо, говорите, не стесняйтесь. Я доложу Ипатию Евстафьевичу, он не откажет.
— Благодарствуем. Пока ничего не надобно, — ответила Анастасия.
— Если что, говорите, не стесняйтесь, — повторил вахмистр, закрывая дверь.
— Не постесняемся, — кинула ему вслед Церенова.
Она положила Тимку на кровать, стала развертывать одеяльце.
Любушка беззвучно заплакала.
— А вот слезы лить нехорошо, — с мягкой укоризной заметила Настя-сестрица. Меняя мокрую Тимкину пеленку, она говорила ровным, спокойным голосом: — Пока лихого нам не делают. Вон как относятся обходительно. И офицер этот, Ипатий Евстафьевич, вроде ничего. Из культурных, видать. Тебя Любовью Матвеевной величает, со мной на «вы». Этот забижать не должон бы. И вахмистрок ничего. Услужливый.
— Надо было из Ургуя бежать, — всхлипывала Любушка. — Зачем нас сюда привезли?
— Поглядим — зачем. Сейчас покуда гадать не стоит. Дальше видно будет. Путин давеча намекнул, будто в Читу повезут. А там переправят до твоего названного батюшки.
— Нельзя нам до Шукшеева, — глотала слезы Любушка. — В беду попадем. Душа моя предчувствует… Вызволяться отсюда нужно, пока не поздно.
— Бог даст, вызволимся. Уж я придумаю, как вызволиться. Попробую подкатиться к культурному Ипатию Евстафьевичу. А не выгорит — к вахмистру. Вахмистрок-то слюнявчик. По обличию вижу, слюнявчик. Он клюнет.
— Что ты, Настюшка? — вытерла слезы Любушка. В ее голосе была мольба. — И не выдумывай. Не нужно ни к кому подкатываться.
Анастасия перепеленала Тимку, подала Любушке, приговаривая:
— Покормиться нам пора, мамонька.
В гостиной раздались размеренные шаги. Церенова приоткрыла дверь, слегка отогнула занавеску-полоску: в зале был Редкозубов. Шаркая по полу ногами, он прохаживался взад-вперед возле круглого стола.
Настя-сестрица шепнула Любушке: «Пожаловал» «душа человек». Она поправила выбившиеся из-под платка волосы, одернула юбку, усилила голос:
— Вам нельзя так переживать, Любовь Матвеевна. А то молоко сгорит. — И опять шепотом: — Пойду словечком с ним обмолвлюсь.
— Настюшка!.. — умоляюще глянула на нее Любушка.
— Не волнуйся, милая, я знаю, как обходиться с ними.
Анастасия выплыла из боковушки.
— Извиняемся за беспокойство, — еще издали пропела она Редкозубову. — У нас к вам кой-какой вопрос по надобностям.
Войсковой старшина удивленно смотрел на Церенову.
— Вы ко мне?
— К вам, Ипатий Евстафьевич. А то к кому же!
— И какие… э-э-э, собственно, у вас надобности?
— Всяки разны. — Анастасия неумело жеманничала. — Мы ведь женщины…
Она плыла неторопливо, качающейся походкой. В раскосых щелках глаз ее играли лукавые огоньки.
— Я что-то, Настя… э-э-э, Настенька, не совсем вас… э-э-э, — смешался, больше обычного заэкал войсковой старшина.
Анастасия, боясь переиграть, остановилась посреди гостиной, сделала застенчивый вид.
— Может, я не так, как надо, заговорила.
— Нет, нет, все так. Говорите.
— У нас такой спрос к вам, Ипатий Евстафьевич: долго мы тут пробудем аль нет?
Вспыхнувший было румянец на щеках Редкозубова от неожиданной вначале кокетливости Цереновой стал блекнуть.
— Думаю… э-э-э, завтра выедем. А почему вас интересует это?
— Любовь Матвеевна волнуется. По батюшке соскучилась. Деньки все считает, когда домой приедет… — Анастасия притворно хохотнула. — А мне скушно в тутошних хоромах. — В глазах ее блеснули чертики. — Аль можно мне за двор ступить, по селу пройтись, Ипатий Евстафьевич? Аль нельзя?
И снова румянец вспыхнул на щеках войскового старшины.
— Чего ж нельзя… э-э-э, Настенька. Можно. Пройдитесь. Пожалуйста.
— Премного благодарны, — поклонилась Анастасия, плавно развернулась и, как пришла, неторопливой, качающейся походкой поплыла назад в боковушку.
Переступив порог, она приложила палец к губам: «Тсс!» — а вслух сообщила Любушке:
— Завтра уедем, Любовь Матвеевна. Ипатий Евстафьевич обещал доставить вас к батюшке в невредимости. Теперь отдыхайте спокойно. А я пробегусь по селу. — Настя-сестрица плотно прикрыла за собой дверь, закончила: — Пойду обсмотрю все, попримечаю. Гляди и придумаю, как нам вызволиться.
Насосавшись, Тимка уснул. Любушка положила его на кровать, осторожно передвинулась на сундук, приникла к окошку, в котором светлелось утреннее небо. По нему, вольготно проплывали пушистые барашки белых облаков.
Любушка смотрела на них, как на что-то нереальное, сказочное. Она видела и не видела их. Ее взгляд заволокли слезы. Они не текли, они застыли на дрожащих ресницах. Любушкой овладела опустошающая душу безысходность…
9