Сила двух начал

Pelagea Sneake Marine

— Все было бы иначе, если бы ты согласилась – тогда кричала бы не от боли, а от наслаждения,— произносит Волан-де-Морт с жуткой усмешкой, сжимая своими жестокими пальцами груди волшебницы.

Она не смогла даже стон издать – так обессилела, не говоря уж о каком-то сопротивлении. Теперь одно лишь желание билось в ее изнеможенном мозгу – только бы Волан-де-Морт ее оставил, наконец, в покое... Только бы больше не стал насиловать ее... сейчас ей отдых требовался, как никогда. Но он продолжает грубо ласкать ее, его рука вновь меж ее по-прежнему широко раздвинутых ног, и его жестокие пальцы буквально раздирают ее и без того истерзанное лоно, охваченное запредельной болью и истекающее кровью, стремясь войти в нее как можно дальше. От всего

этого Мэри, уже не способная кричать, проваливается в бездну бессознательности, ища спасения там...

... Она выныривает из темного колодца, понимая, что вновь чьи-то руки касаются ее обнаженного тела, но на этот раз ласково и несколько робко, стирая кровь с ее бедер и живота.

— Бедняжка,— слышит она мягкий голос Люциуса Малфоя,— это была самая жуткая пытка, которую я видел. Кошмарное зрелище...

Мэри от этих слов чувствует себя запятнанной – и слезы струятся по ее щекам, переходя в рыдания.

— За что он так со мной?— повторяла она раз за разом, сквозь слезы,— За что? Ведь обещал, что не тронет... Подонок... Грязное чудовище... Кто я теперь? Меня ждут лишь темницы после этого... Лучше бы запытал до смерти...

— Нет, Мэри, нет,— приговаривал Люциус,— ты будешь работать в Хогвартсе, уедешь отсюда совсем скоро... Поверь мне, так и будет. Пусть повелитель и изнасиловал тебя, сделав это так жестоко, как только было возможно, ты не стала доступной всем.

Мэри, ощущая себя еще более оскверненной, потеряла над собой контроль, и в порыве чувств обняла Люциуса, поливая его плечо слезами. Пожиратель ласково гладил ее по волосам, утешая, и вскоре волшебница ощутила, что слез больше нет, смогла осмотреть себя. Тело в тех местах, что были подвергнуты наибольшему истязанию – грудь и особенно низ живота, пульсировало от тупой боли, правда, крови больше не было – зато вся простынь была заляпана ею. Мэри, с трудом встав с кровати, осторожно надела пижаму, стараясь не зацепить гудящие болью места, в то время как Люциус приводил в порядок ее кровать. Сразу после этого она легла вновь, и невольно порадовалась тому, что именно Люциус сейчас наблюдал за ней, и глаза его выражали не похоть, а жалость. Только сейчас Мэри заметила, что кроме них в комнате никого нет, и спросила хриплым голосом:

— Давно все ушли?

— Минут десять назад,— ответил Люциус, и в глазах его блеснуло беспокойство,— повелитель оставил тебя в покое, как только увидел, что ты без сознания — ты бы видела, что тут началось! Почти все Пожиратели, что были здесь, ринулись к тебе, стремясь изнасиловать, до крайности возбужденные той кровавой сценой насилия, что видели, но повелитель парой заклинаний их всех расшвырял по углам, заявив, что они должны забыть эту сцену и что ты, Мэри, не потеряла свою честь после этого. Я вздохнул с облегчением, услышав это – признаюсь, я боялся, что тебя теперь отдадут на всеобщее растерзание... Многие воспротивились – повелитель стер у них память. Все, кроме меня – но я, разумеется, никому не скажу об этом.

— Спасибо тебе, Люциус,— произнесла Мэри тихо,— ты всегда был более человечным, чем остальные Пожиратели смерти.

— Был твоим учеником, как-никак, когда-то,— улыбнулся Люциус в ответ,— так что не удивляйся.

Волшебница благодарно улыбнулась, растянувшись на кровати.

— Значит, повелитель наказал тебя только из-за того, что ты ему отказала в близости?— спросил Люциус, садясь на кровать,— это странно.

— Да, ведь такое было и раньше. Но видимо, сегодня он не смог стерпеть, и решил поиздеваться надо мной заодно,— в голосе Мэри звучала горечь,— но так сильно он меня раньше не истязал. И когда он только успел придумать эту Ауру смерти?

Пожиратель лишь покачал головой, явно не зная ответа на этот вопрос.

Установилось молчание. Мэри, совершенно разбитая, очень быстро заснула, пользуясь единственной роскошью, что у нее осталась – сном. Там она была одна и свободна...

Вот так для Мэри настали безрадостные дни – дни постоянного

пребывания в комнате, тогда как на улице стояла ясная летняя погода. Первые три дня волшебница почти не вставала с кровати, за исключением походов в туалет, что были для нее настоящей пыткой, приходя в себя от истязаний Волан-де-Морта, мысленно проклиная его, что чуть не запытал ее до смерти. Но вскоре она отошла полностью, исчезли отголоски боли в истерзанном теле, злость ее чуть притупилась... А дни, похожие один на другой, между тем складывались в недели, ничем не отличающиеся друг от друга. Время шло, словно по инерции, очень медленно и лениво. Теперь Мэри могла сравнить «сегодня» и «вчера» только по лицам меняющихся изо дня в день надзирающих. Пару раз оставалась наблюдать Белла, и эти дни остались яркими пятнами в памяти волшебницы – Пожирательница, помня свое унижение, стремилась максимально ухудшить жизнь своей подопечной за 24 часа, отведенные ей. Мэри могла ответить лишь убийственным презрением, высокомерными словами и ненавидящими взглядами – палочку ей, разумеется, так никто и не вернул, а медальон – тем более. Понимая, что сделать это может лишь Волан-де-Морт, она постоянно передавала требование о встрече с ним каждому наблюдающему, но прошло три недели, а никакой встречи так и не состоялось. Время от времени наблюдающим оставался Люциус – дни, когда он дежурил, были самыми благостными для Мэри. Он не проводил над ней процедуру «Чистки» (что была, по сути, предлогом Пожирателям облапать ее, что они и делали с нескрываемым удовольствием), и мог ответить на некоторые вопросы волшебницы. Но на самый главный вопрос – когда Надзор кончится, не знал ответа даже он.

Мэри целыми днями изучала литературу, что добыл ей Люциус, подбирая учебный материал для различных курсов – если бы не это, очень важное дело, она бы сошла с ума.

В один из последних дней августа, когда Мэри предавалась мрачным мыслям о том, что она здесь будет сидеть до самой зимы, в комнату зашел один из охранников, что сторожили у двери.

— Идем,— сказал он Мэри, и она без раздумий повиновалась, гадая, что им от нее понадобилось. Впрочем, по дороге поняла, что ее, должно быть, вызвал к себе Волан-де-Морт – значит, сегодня она уже получит свободу!

Значительно воспряв духом, волшебница уже безо всяких эмоций шла вперед. Скоро Пожиратель ввел ее в Зал Собраний, что с виду был пуст, и оставил, закрыв за собой дверь. Мэри настороженно оглянулась, и, убедившись, что здесь никого нет, устроилась в кресле у холодного камина. Но одиночество ее было почти сразу нарушено – в Зал вошел Волан-де-Морт, и сел напротив, глядя на волшебницу странным, пытливым взглядом.

— Ну, что скажешь?— спросил он, помолчав,— мне удалось вытравить из тебя наглость и самоуверенность и привить покорность?

Мэри ответила ему испепеляющим взглядом, и гневными словами:

— А если нет, то что? Будешь вновь пытать меня, а после продержишь под Надзором еще несколько месяцев?

Волан-де-Морт лишь покачал головой.

— Нет. Через три дня ты будешь в Хогвартсе. Посмотрим, какой ты вернешься оттуда.

Волшебница недоуменно нахмурилась – Волан-де-Морт говорил так, словно Хогвартс был тюрьмой хуже Азкабана.

— Значит, ты снимаешь Надзор?

— Уже снял. И возвращаю тебе твой медальон и волшебную палочку.

Мэри непроизвольно ахнула от радости, увидев столь дорогие ей вещи, что тут же оказались на положенных им местах.

— Я могу идти?— спросила она после с холодом в голосе.

Волан-де-Морт покачал головой. И, немного помедлив, тихо произнес:

— Прости меня за те мучения, Мэри. Я одумался только когда увидел свору голодных кобелей, в коих превратились мои слуги от вида той сцены насилия. Я не мог допустить, чтобы они все это вспомнили... Я не хотел тебя так сильно истязать, меня вывела из себя твоя непокорность. Я ведь просил – всего один раз... Но ты не согласилась и сама выбрала свою судьбу. Теперь я жалею о том срыве... Ты простишь меня?