Сильнее страха
Шрифт:
Рене не привыкла, чтобы с ней советовались, и смутилась.
— Да, конечно…
Тоно был несколько разочарован, он привык к другой реакции на внимание, обычно его благодарили хотя бы взглядом. Видимо, это сложный случай. Что ж, в конце концов, это было даже интересно. Спортивный интерес.
Он отвернулся к иллюминатору и сказал:
— Сегодня почти не трясет. Космос чист. Не одного метеорита. Удивительно!
— Да.
— Тебе нравиться летать? Сам космос?
Рене непроизвольно напряглась при мысли о космосе. У нее вырвалось горячее:
— Нет!
Тоно сразу заинтересовался, нащупав любопытную тему для разговора. Наконец-то, он что-нибудь узнает о ней!
— Что так? Нагрузки ты переносишь вроде неплохо. Что же тогда?… Боязнь замкнутого пространства?
Ей
— Я где- то читала, что раньше люди верили в то, что космос — это древнее чудовище, поглотившее по ошибке все самые страшные миры, и теперь, когда он так активно осваивается, открывшее пасть, чтобы снова выпустить их на свободу.
— Забавно! А как же приключения, авантюры, сказочно прекрасные планеты и еще не открытые новые цивилизации, ожидающие твоего корабля, разве ты не напичкана всей этой романтикой, подобно сотне — другой любителей? Ведь, конечно, из-за этого ты хотела стать механиком, училась на курсах, изучала книги, вкалывала на лодках без отпуска?
— Нет. Не поэтому.
— Так почему?
Она не сразу нашлась с ответом.
— Хотела лучше зарабатывать и… чувствовать себя уверенней.
— Хм, — Тоно усомнился, но настаивать не стал, — Так значит, ты не романтик?
— Должно быть, романтика умерла во мне от тоски… вместе с надеждами. В то, что жизнь легка и приятна, и вся как одно большое приключение, я никогда особенно не верила. Но в юности, как и всех, наверное, у меня тоже были надежды. Но это было очень, очень давно…
— Ты ведь не считаешь себя старой? С такими-то волосами!..
Он снова потерял осторожность и терпение. Для Тоно это было так привычно, между делом сказать комплимент женщине, просто так, без особого умысла, просто от хорошего настроения и подсознательного желания сделать приятное, понравится… это было как… погладить собаку, улыбнуться ребенку, это ничего не значило!.. Но Рене испугалась и встала.
— Завтра так многое предстоит сделать, подготовить корабль к техосмотру… Трудный день. Мне нужно выспаться, извини.
Тоно почувствовал, как гнев закипает в нем. Его оскорбляла и изумляла сама мысль, что он домогается женщины, которой неприятен и не нужен, и которая не приятна и совершенно не нужна ему!.. Черт, она все время ставит его в глупое положение!.. Это теперь-то, когда он так добр к ней! Вот так благодарность!
— Черт, что это ты так поспешно бежишь от меня? Почуяла какую-то опасность?.. Вот что, запомни — ты меня как женщина не интересуешь, ясно? Запомни раз и навсегда, потому что мне надоели эти твои маниакальные подозрения! — сказал он с прежней презрительной и злой усмешкой, не без усилия удерживая внезапный гнев.
Рене поспешно сказала:
— Прости… Это было глупо с моей стороны. Просто я не понимаю шуток. Извини, пожалуйста…
Она виновато опустила голову. Тоно усмехнулся, но остыл.
— Ладно. Довольно извиняться. Я тоже виноват… не могу привыкнуть к твоей дикости.
— Нет, нет, это я… Прости… Спокойной ночи.
Тоно снова хотел было обидится, но передумал, представив, что проведет долгий вечер в одиночестве.
— Постой!.. Ну, хватит дуться друг на друга. Знаю, что ты отличаешься от других, что ты не любишь комплементов, но все время забываю об этом… Больше не буду, разве что нечаянно… Посиди со мной еще! Не хочу провести еще один вечер в полном одиночестве, без товарища. Теперь, когда Фредо в больнице… Ты понимаешь?.. Полчаса.
Она нехотя вернулась, не желая снова ссориться.
— Ладно.
— Вечера в космосе длинные, и если не вымотаешься за день как следует, так и не заснешь. Вообще-то, я люблю космос. Я чувствую себя здесь в движении, чувствую жизнь, живу. И еще сюрпризы, случайности… вообщем, когда ты не один, с хорошим товарищем, скучать не приходиться. Я начал летать с отцом, мне тогда было двенадцать. Он не был первоклассным пилотом, но очень любил полеты. Первый свой корабль, старую развалину, которую постоянно приходилось ремонтировать, он купил только в сорок. До этого отец жил как все, обитал на маленькой скучной планетке, ходил на службу, но потом вдруг понял, чего хочет по-настоящему, и в один прекрасный день он все бросил и стал свободным пилотом. Может, он надеялся найти где-нибудь свое счастье… Тогда я этого не понимал, не мог понять. Я долго злился и даже ненавидел его за то, что он нас бросил. Для матери это был удар, вскоре после его бегства она заболела и через несколько месяцев умерла, уверенная, что он уже не вернется. После ее смерти я полгода жил в чужих семьях, у знакомых и даже не знакомых, пока отец не вернулся за мной. Сначала мы плохо ладили, из-за моего гнева… Но потом, позже, я понял, и даже зауважал его за этот поступок. В космосе он стал другим — решительным, смелым, чего я никогда не замечал в нем, пока он служил в банке. Он был счастлив!.. Отец и меня приучил к полетам. А когда мне исполнилось пятнадцать, он умер… сердечный приступ во сне. Просто заснул, а утром, я никак не мог его разбудить. Впервые пришлось самому сажать лодку… И у меня остался только наш старый корабль, да еще космос. С тех пор я многое освоил из летных дисциплин. Где я только не был!.. Космос велик, и этим все сказано. Конечно, я не особенно верю в открытия миров, полных сокровищ и тайн, и в прочую чушь, но думаю, что я еще не нашел то, что принято называть судьбой или удачей, короче говоря, мое собственное сокровище. Но я ищу. И не остановлюсь, пока не найду. И это мне нравиться, мое сердце поет, когда я на «Лего» и мы в открытом космосе, потому, что это и есть мой дом. Пожалуй, я счастлив здесь. А ты? Ты провела почти всю жизнь на своей родной планете?
— Не совсем… Я училась… потом, прилетела на Пб 6731…
— А твои родители?
Рене напряглась по привычке. Зачем он задает столько вопросов! Вопросы о ней самой всегда тревожили ее, потому, что напоминали ей лабораторию Аалеки. Он тоже сразу выяснил все о ее чувствах к родителям. Возможно, это после его вопросов она поняла, что они для нее всегда значили больше, чем она для них. Впрочем, она и раньше это знала.
Она не помнила их, вернее почти не помнила. В их жизни, несмотря на то, что они ее любили, всегда было нечто гораздо более важное — работа. О ней же заботилась бабушка, пока не умерла, Рене помнила ее не очень хорошо, ей тогда было пять, а в шесть лет ее отдали в Школу. Что касается родителей, она лишь надеялась и молилась, чтобы они не забыли ее и… любили настолько, чтобы почаще быть рядом. Она отчетливо помнила лишь некоторые ощущения, связанные с их присутствием. Мама часто держала ее за руку. Чувствовать ее руку было так спокойно, так тепло. А отец рассказывал ей истории. Его голос звучал неторопливо, словно перед его глазами находилось все то, о чем говорил, и мягко, когда он обращался к ней. И сейчас, после пережитого, ей было не просто вспоминать об этом — ей всегда не хватало их любви. Правда, ее воспоминания о семейном счастье были скудны. И хуже всего, что из памяти совсем стерлись лица. Во сне, когда ей снилась мама или отец, или их тени, она плакала. Они так были нужны ей!
Наверное, поэтому, Аалеки довольно-таки быстро удовлетворился этой информацией и убрал тему из своих опросников. Тем более, что даже под угрозой боли сказать о них было больше нечего. Но самое ужасное, что он был прав, абсолютно прав в своих выводах:
— Дорогая моя, — говорил он, касаясь тонкими пальцами ее щеки, — не удивительно, что ты так быстро привыкаешь к боли… это не феномен, это…одиночество. Вот чего ты боишься по настоящему! Готова терпеть любую боль, лишь бы не это, верно?… Видишь, я знаю твои сокровенные мысли… Бедняжка моя, ты все время думаешь, что тебя бросят, да?.. Не бойся. Только не я.
После этих разговоров ее мышление начинало искажаться. Во-первых, она начала думать, что если бы он не так сильно мучил ее и других… она полюбила бы его всей душой…
И, во-вторых… что она попала в плен, и терпит все эти муки единственно из-за родителей, пренебрегавших ею ради работы. Это были страшные разрушительные мысли. Она гнала их прочь, но они возвращались. В первое время клетке, после опытов и боли, она обычно проклинала родителей, а потом, плача и стеная, вымаливала прощение и просила участия, если не помощи и защиты у их теней.