Сильнее страха
Шрифт:
— Я почти не верю в происходящее! Господи, мне кажется, что это все мне просто сниться в кошмарном сне!.. Я жалок!.. После их слов, я словно потерял опору, словно все потеряло значение… Раньше я никогда не был такой тряпкой! Больше всего я боюсь потерять тебя, и все-таки, теряю!.. Мне стыдно, Рене, я впервые не вижу выхода!.. Я ненавижу людей, причинивших тебе такое зло, но…Я не знаю, как быть!
Он опустил голову, но она увидела след слезы на его щеке. Тогда Рене наклонилась к нему ближе, нежно коснулась его руки, и зашептала:
— Это ничего, Тоно, ничего, все испытывают здесь подобные чувства, они все делают для этого… Они могут сказать тебе все что угодно, но это не так уж важно, милый. Помни, они жаждут
Тоно вдруг поднял на нее совсем прежний тревожный взгляд:
— Нет! Я не хочу, чтобы ты рисковала!.. Не смей, слышишь!.. Господи, Рене, разве ты еще не поняла, ты все, что у меня есть! Все, что может заставить меня выжить!.. Прости меня за слабость… Я обещаю, я соберусь, я что-нибудь…
Двери открылись, и в дверном проеме снова замаячила согбенная фигура Дорлея, с тусклым взглядом больших пустых глаз. Рене поспешно встала, потому что в руках у него была болевая палка.
— Я должна идти…
— Рене!..
Тоно не готов был снова остаться наедине со своими мыслями, и ему было невыносимо видеть, как поспешно она уходит, он схватил ее руку.
— Тоно, у него палка!
Дорлей равнодушно коснулся концом, причиняющим боль, руки Тоно, и уже без помех выдернул ее из его рук, как тряпичную куклу, и поволок за собой.
— Тоно, не верь им, у них совсем нет чувств, и они жаждут наслаждаться твоей болью… Будь осторожнее! — выкрикнула она, уводимая роботом-планетником, — Пожалуйста, ради меня!
Дверь закрылась за ними еще до того, как она успела договорить. Последнее, что она запомнила, это взгляд Тоно, от боли скорчившегося на полу.
Когда Дорлей вернул ее в комнату Аалеки, тот уже оставил свое занятие. Теперь он сидел перед изящной фарфоровой лампой с замысловатым абажуром, напоминающим переплетенные пальцы, держащие глаза, а на столике перед ним лежала гравюра, которую он рассматривал через лупу. Услышав шаркающие шаги Дорлея. он отложил свое занятие.
— Чтож, второй сеанс твоей терапии окончен. Твои глаза блестят, пусть и не радостью, но лицо ожило и снова выражает эмоции — прекрасно! Будем считать, ты излечилась. Итак, ты навестила своего… друга? Язык не поворачивается назвать его твоим мужем! Господи, слышала бы ты, как он ругается!.. Он так груб! Не понимаю, за что ты его выбрала? Неужели, причина сугубо материальная, неужели все из-за корабля?.. Бедняжка! Тебе было так страшно, что ты решилась связаться с ним!.. Это так на тебя не похоже!.. Видимо, ты была в отчаянье. Да и он, боюсь, тоже. Прости, но я не думаю, что он сам выбрал тебя!
Рене каждый раз думала, как это происходит? Аалеки под видом случайных размышлений и озарений, словно невзначай, выдавал тщательно подобранную информацию, способную разрушить то, что еще не разрушила физическая боль. Он преподносил это искусно, его собственное мнение было тщательно завуалировано, а сама мысль звучала ненавязчиво и словно случайно. Так, чтобы жертве казалось, будто она сама додумалась до этого. В результате после подобных «озарений», у нее оставалось огромное тягостное чувство разочарования, и сознание собственной вины и ущербности. Ведь он трактовал все иначе, предлагал взглянуть на привычные, хорошо знакомые вещи с самого неприглядного и скользкого бока, о каком самой ей никогда подумать бы и в голову не пришло. Его истина выглядела очевидной и правдивой, но черной, словно вывернутой на изнанку. Каждый раз после разговора с ним весь ее мир переворачивался и становился чужим. Он пугал ее, но уверял, что просто подсказывает правду, которую она и сама знала, но страх мешал ей это осознать. Ощущение после его слов всегда было такое, словно ее душу травили ядом. Страх за Тоно пронзил ее болью. Они заставят его возненавидить ее.
Рене снова почувствовала острую ненависть к Аалеки, такую сильную, что сама немало испугавшись, не без труда подавила желание наброситься на него и причинить ему боль, сильную боль…
Он смотрел на нее, пока она размышляла.
— Люблю смотреть на твое лицо, когда ты обдумываешь что-то, мысли скользят по нему словно облака, и читаются, как если бы звучал твой чудный голос. Вот и сейчас, ты думаешь, бедняжка, что я хочу очернить в твоих глазах этого человека, чтобы запугать тебя и подчинить себе. Но ты ошибаешься, это не так. Сейчас во мне говорит иное чувство. Уж поверь. Впрочем, говорить об этом пока не пришло время. Ты не проголодалась? Думаю, тебе надо отдохнуть и поесть.
Он позвонил в колокольчик и Дорлей принес похожий на большую пробирку кувшин, и поставил на чайный столик. Аалеки жестом выставив его вон, налил в стакан жидкость красного цвета.
— Вот, это тебе просто необходимо выпить… очень питательно.
Рене сделала несколько глотков, не задумываясь, хоть и через усилие. Он все равно бы заставил ее сделать этого.
— Вот и умница. Кстати, хорошо, что ты не чувствуешь вкус, он оставляет желать лучшего…
Она ничего не ответила, по-прежнему витая мыслями возле Тоно. Аалеки лукаво улыбнулся, наблюдая за ней.
— Питательно, не правда ли?… Не удивительно, что эту жидкость употребляют некоторые существа еще с темных времен… как их называли люди?… Вампиры, кажется. Ладно, что там ходить вокруг да около, скажем прямо, это кровь. Кровь Тоно. Я думал, ты узнаешь если не по запаху, то хотя бы интуитивно…
Ее тут же вырвало.
Когда Дорлей убрал рвоту, Аалеки, склонился над Рене, смачивая виски чем-то холодным.
— Тебе лучше?.. Да, вижу. Прости меня! Я не ожидал, что ты среагируешь на мою шутку так остро! Конечно, это была только шутка, хоть, признаюсь, очень грубая! Я только хотел, чтобы ты стала внимательней!.. Ну, разумеется, это была не кровь, Зоонтенген не стал бы брать кровь графинами!.. Знаешь ли, сейчас для анализа крови вовсе не нужна настоящая кровь, технологии Эгорегоза позволяют упрощать этот процесс… все делается обычным сканированием объекта. Выпей воды, у тебя сейчас обезвоживание организма… — он заботливо промакнул ей уголки рта салфеткой, — Надеюсь, ты не думаешь, что это плазма? — Аалеки радостно рассмеялся, как жестокий и избалованный ребенок, уверенный, что любая его шалость будет прощена, — Ну все, все, больше не буду! Прости!
Рене посмотрела на него расширенными, обведенными темным кругами глазами, потому что они вмещали всю боль, которую ей уже причинил Эгорегоз, и ту, пережить которую ей еще придется. Она смотрела на него, пытаясь постичь всю глубину его бездушия или ненависти, того, что заставляет его быть монстром, питающимся страхами своих жертв. Она смотрела на него не так, как раньше, в первые месяцы плена, она давно уже не верила, что можно воззвать к его сердцу, душе, потому что их у него не было, на их месте был какой-то спутанный клубок мыслей и извращенных чувств, не более. Какое-то время после, когда боль перевалила за порог терпения, она совсем не смотрела на него, она думала, что если не замечать его, часть боли уйдет. Тогда Рене научилась смотреть сквозь него, и со временем его образ, как и Зоотенгена, и других мучителей приобрели нечеткий размытый контур, перестали сильно пугать, что, может быть, спасло ее от безумия. Но теперь она имела достаточно мужества, чтобы видеть Аалеки. И она разглядывала его, как малоизученное животное, особь опасную, но, по-крайней мере, редкую.