Сильнейшие
Шрифт:
Я вовремя поднимаю взгляд и замечаю удивительное зрелище.
Я заставила его улыбнуться.
Поначалу, это выглядит так, будто он пытается ее подавить, как привычку, от которой давно избавился. А потом его лицо озаряется белоснежной улыбкой, отчего становятся заметны морщинки вокруг глаз и глубокие ямочки.
Она преображает его лицо, окрашивая черты теплотой. Его ледяное выражение лица тает, обнажая мягкие черты и потрясающую улыбку. Тонкий шрам, украшающий его губы, превращается во что-то гораздо более мягкое, во что-то гораздо менее пугающее.
Это лицо мальчика, которого еще не закалила жизнь.
—
И сразу же жалею, что открыла рот. Словно слова погасили искру, озарившую его лицо. Внезапно у него снова появляется каменное выражение.
— Не привыкай к этому.
— Да, не дай Чума, подумать, что ты иногда бываешь счастлив, — бормочу я поддразнивая, прежде чем вдруг решить кое-что. — Я настроена заставить тебя снова улыбнуться.
Наблюдаю за тем, как он осторожно промывает рану, отчего полотенце в очередной раз окрашивается в кровавые пятна. Мое колено нервно дрожит на прилавке, гремя пустой флягой, пока я жду его ответа. Он смотрит на шум, который я создаю, а затем снова на свои руки, которые все еще заботятся о моей ране. Занятый делом, он просто наклоняется ко мне, прижимая свое тело к моей дергающейся ноге.
Тяжесть его бедра прожигает слой одежды, каждую здравую мысль, все мое существо. Колено замирает под его весом, а сердце — от его близости.
Он умудряется наклониться еще ближе и, почти шепотом, произносит:
— Тебе придется заслужить это, сладкая.
Не знаю, что на меня нашло, но вдруг становится трудно проглотить комок, застрявший в горле от звука его глубокого голоса.
— И почему же?
— Потому что я сам едва ли этого заслуживаю.
Очевидно, что он не хочет вдаваться в подробности. Мы долго смотрим друг на друга, затем он внезапно начинает копаться в шкафу, после чего вытаскивает оттуда рулон медицинской ткани. Разрывая ее зубами, которые я, вероятно, никогда больше не увижу, он начинает тщательно обматывать мою ладонь.
— Вот, — вежливо произносит он, отступая назад, чтобы полюбоваться своей работой. — Теперь у тебя нет шансов заляпать мою ткань кровью.
— Так могло бы выглядеть более реалистично, — произношу я, склонив голову. — Ты видел, как пачкаются большинство гвардейских мундиров?
— Черт возьми, Адина, — отвечает он. — Могла бы, упомянуть об этом прежде, чем я героически обработал твою рану.
Глава пятая
Макото
Ее голова покачивается в опасной близости от острой иглы, которая то и дело выскальзывает из ее пальцев.
Она вздрагивает, подавляя вздох и моргает, просыпаясь. Когда я склоняюсь над рабочим столом, чтобы сделать зарисовки нового дизайна ножа, она встречается со мной усталым взглядом.
Возвращаюсь к работе, уже не удивляясь ничему из того, что она делает.
— Ты снова порежешься.
— Я работала всю прошлую ночь, — парирует она, активно зевая. — Со мной все будет в порядке.
— На этот раз это будет твой глаз, — вздыхаю я. — Или, может быть, твое горло. И бесспорно, пара пальцев.
— Я не собираюсь ничего себе резать, Мак, — она выдыхает мое имя, и я удивляюсь тому, какой эффект оно оказывает на меня, когда его произносит такая симпатичная особа.
Выпрямляюсь и шагаю к ней.
— Да, не собираешься, — выхватываю иглу из ее пальцев, отчего она ворчит. — Потому как я забираю это на всю ночь.
— Нет, мне еще так много нужно сделать, — возражает она, указывая на лоскуты, скрепленные булавками. — Я только начала сшивать, и даже не вынуждай меня говорить, сколько времени займет обшивка…
— Ты и так уже работаешь два полных дня, — я скрещиваю руки на груди. — И я выслушал достаточно слов на сегодня. Трудно представить, насколько ты, должно быть, устала после того, как произнесла их.
Ее унылый вид мог бы соперничать с одним из многих в моем арсенале.
— Это ты меня так выгоняешь на ночь?
Я одариваю ее насмешливой улыбкой.
— Не позволяй двери ударить тебя на выходе.
— Хорошо, — она встает, строго глядя на меня. Это выглядит мило и забавно. — Надеюсь, ты немного поспишь и завтра будешь меньше на меня ворчать.
— Прошлой ночью мне это помогло?
— Нет, конечно, но я не теряю надежды. Пока что.
— Прекрасно, если это поможет тебе лучше спать этой ночью, — любезно говорю я.
Она проходит мимо меня и поспешно идет к двери. Затем, без предупреждения, разворачивается на каблуках.
— Я буду здесь ни свет, ни заря.
— Конечно, так же, как и сегодня утром, — бормочу я.
Она опять устремляется к двери.
Вздыхаю, когда она снова оборачивается.
— И я жду, что меня встретят с улыбкой и медовой булочкой, — она коротко кивает, как бы подытоживая.
Я скрещиваю руки на груди.
— Я думал, мы покончили с требованиями, сладкая?
— Дай мне мою булочку, и на этом все.
С этими словами она исчезает, и деревянная дверь со скрипом захлопывается за ней.
Только тогда я впервые глубоко выдыхаю после встречи с ней.
Она опьяняюще изнуряет, будто бежишь до потери сознания, но в то же время наслаждаешься этим ощущением. Я чувствую себя так, словно бегу уже несколько дней.
Хуже того, я боюсь, что она мне действительно начинает нравиться.
Как страшно, оказывается, признаться, что кем-то восхищаешься.
Провожу рукой по волосам, спадающим на лицо, и, вздыхаю, подходя к смятой постели, на которую так отчаянно хочу упасть лицом. Вместо этого я сажусь на край, погруженный в мысли, которые предпочел бы не развивать. И прежде всего — это мысли о девушке, с которой я только что познакомился. Как трогательно и поэтично.
Выйдя из ступора и отгородившись от неизбежного самокопания, встаю, чтобы приступить к своей вечерней рутине. Она состоит в том, чтобы снять с себя грязную от угля одежду. Как только заканчиваю, снимаю наполовину кожаные штаны, все еще обтягивающие мои ноги. Порывшись в своем нижнем белье в одном из многочисленных покосившихся шкафов, я нахожу пару тонких штанов. Все это происходит так же, как и всегда. Я смачиваю тряпку, чтобы стереть с кожи сажу, хотя, честно говоря, для меня это нетипично, поскольку в это время я обычно падаю на рабочий стол и крепко засыпаю. Но сегодня ночью рутина выглядит немного иначе, потому что мой разум достаточно проснулся, чтобы сделать хотя бы раз.