Синдром синей бороды
Шрифт:
— Что ты делаешь? — мягко спросил Вадим, отбирая губку. — Сними куртку, сначала.
Девушка смущенно улыбаясь, стянула верхнюю одежду и хотела повесить ее на вешалку, но Вадим не дал, отобрал:
— Я сам, — вернулся в коридор, скидывая плащ с плеч. Замер на пару секунд у стены, разглядывая прибитую к ней железную вешалку с черными шариками на крючках: когда он видел такую последний раз?
Костя повесил свою куртку, хлопнул мужчину по плечу:
— Да, старик, это не твоя импортная прихожая в квартире на Невском.
И пошел на кухню:
— Не хлопочи хозяйка, нам много не надо…
— Ой, да вы что? — всплеснула ладошками Лика. — Как это не надо? Сейчас все будет!
Принялась шарить в холодильнике в поисках закуски и вспомнила: коньяк! А к нему шоколад!
— Мужчины у меня есть очень хороший коньяк, и шоколад. Вот! — достала бутылку из шкафа и с гордостью водрузила на стол. — Господи, шоколад забыла!
— Ляль перестань, а? — попытался остановить ее Константин, чувствуя себя неудобно перед девчонкой. Но та не слышала, продолжала метаться по маленькому пространству: достала рюмочки, блюдце, открыла форточку.
— Это если курить захотите, пожалуйста, я не против, будьте, как дома.
Уваров покосился на Грекова: уйми ее, а?
Но тот не смотрел на друга. Взгляд Вадима был прикован к бутылке дорогого, французского конька. Початой. Выпитой на треть.
Шагнул к столу. Покрутил бутылку: где-то он такую уже видел, недавно… Да, в баре Егора.
— Лика, откуда у тебя коньяк?
Девушка, уловив недовольные нотки в голосе Вадима, подумала, что он заподозрил ее в пристрастии к алкоголю, и поспешила развеять его сомнения. Замахала руками смеясь:
— Что ты, Вадим, мне вообще пить нельзя. Константин Георгиевич когда выписывал строго настрого запретил!
Мужчины переглянулись: Костя обвиняющее уставился на Вадима, а тот озабоченно нахмурился. Девушка же не заметив их переглядов продолжала щебетать, вгоняя обоих в мрачное состояние и без того не радужного настроения:
— Это Егора Аркадьевича. Он иногда заглядывает, расслабляется. Правда ему совсем пить нельзя, как и мне. У него сердце последнее время часто болит… Вадим, ты повлияй на него, пожалуйста, объясни, что нужно беречь свое здоровье. Я пыталась, но разве он слушает?
Греков кивнул, красноречиво покосившись на бутылку: я ему расскажу и объясню, и коньячком напою… до смерти!
Уваров шумно, протяжно вздохнул: `весело'.
— Ляля отдохни, иди-ка телек посмотри, сериал какой-нибудь. Дай нам с Вадимом поговорить.
— Я вам мешаю, — сообразила Лика. — Извините.
Уваров поморщился и сел за стол.
— Это ты нас извини.
— Нет, что вы? Все нормально, я же понимаю… Общайтесь, не буду мешать, — пошла Лика прочь из кухни.
Греков проводил ее взглядом. Взял бутылку, и вылили ее содержимое в раковину:
— Костя, хочешь пятьсот тысяч?
Тот бровь выгнул от неожиданности предложения:
— За что?
— Просто так.
— Э-э, нет, — качнул головой. — Не надо.
— Почему? Пятьсот тысяч долларов. Представь.
— Представляю, поэтому и не хочу. Что я с ними делать-то буду?
— Не знаю. Придумаешь. Еще пару фирм откроешь или в чулок положишь.
— Не-е, Вадим, я зарабатывать привык и мне хватает. На ляльку вон лучше их потрать, если лишние.
— Угу, — сел напротив друга. — Что скажешь по делу?
— Много. Но начну с просьбы: не вмешивал бы ты ляльку в свои дела? Оставь ее, развлекайся с другими…
— Странная просьба, не считаешь?
— Нет. Не хорошо это, дурочку использовать, не игрушка она.
— Узнал что про неё?
— Адрес и общие данные. Но тебе уже без надобности, смотрю.
— Ошибаешься — есть надобность. Покопай, узнай как можно больше.
— Спросить можно…
— Можно Костя, но ненужно. Сам пока ничего не знаю, еще меньше понимаю. Как разберусь — тебя первого в известность поставлю.
Уваров кивнул:
— Ладно. Тогда к делу. Начнем с плохих новостей — Аделаиду Шехову найти не удается. Монашки после пострига имя меняют, и никто не скажет, кто она была в миру, какое имя в монашестве дали. Короче, пустая затея старушку искать.
— А если через церковнослужителей?
— Ага, — хмыкнул Уваров. — Один умный, да? Искали, спрашивали, и чуть крестом в лоб не заработали. Деньги? Предлагали. Еще хуже вышло — ребят анафиме предать обещались, если еще раз сунутся.
— Угу, — задумался Греков. Вытащил мобильный из кармана и набрал заветный номерок:
— Здравствуй, раб Александр. Как твое `ничего' батюшка?… Рад за тебя… Да, хочу и сам порадоваться, поможешь?… Не сомневался… Молодец, что отслужил… Грины-то еще нужны?.. А сколько? Хитер, батюшка. А сколько хочешь, столько и привезут… Да, за дело, бо-ольшое хорошее дело. Богоугодное. Да… А вот мальчики подъедут и объяснят, а ты сделаешь, поможешь им, живота своего не жалея, по-дружбе, ясно, не корысти ради…. Вот завтра к заутренней и явятся. А ты пока прикинь сколько тебе… на храм надобно. Да… Увидимся, естественно.
Греков нажал кнопку отбоя и положил телефон на стол.
— Завтра пошли своих к Стрельцову, он поможет.
— А если нет?
– `А если нет' не будет. Он мне столько должен, что знал бы, день и ночь молился, чтоб отдавать не пришлось.
Уваров хмыкнул:
— Страшным ты человеком стал. Самого в дрожь не бросает?
— Бросает… На Лику вон посмотрю и дрожу. От ярости.
— Зачем же тогда с ней поступаешь, как нелюдь?
— Привычка, — покаялся, с тоской глядя на Костю. — Смотрю на нее — вижу, что не притворяется… а не верю.