Сириус Б
Шрифт:
– Какой ужас, - тихо сказал Сластенов.
– И ведь все соответствующие инстанции об этом молчат, вот что страшно.
– Об этом говорил еще Нострадамус, - сухо заметил Тесленко.
– Но, к сожалению, его никто не слушал.
После этих слов начальника планового отдела сразу как-то стало нечего обсуждать, и это мгновенно поняли все участники экстренного совещания. Первым поднялся и вышел Легкокрылов - у него сразу же возникла потребность кое-куда позвонить. За ним ушел Сластенов - у него разболелся живот. Последним собирался уйти Тесленко, но Бычин его задержал в дверях.
– Исаак Яковлевич, - тихо сказал он.
– Скажите мне, только честно, как коммунист коммунисту - означает ли это, что пронырливые буржуазные проститутки и их прислужники в конце
Тесленко остановился в дверях, а затем повернулся к Бычину и коротко кивнул головой. Директор ЗТЛ тут же быстро взглянул в окно - на памятник Ленину, и в этом взгляде можно было прочесть следующее: "Ну, что? И кто из нас теперь архинедотепа? То-то же..."
Тесленко не мог видеть глаз Бычина, поэтому перед окончательным уходом он сказал еще несколько слов:
– Проблема здесь заключается не в пронырливых буржуазных проститутках и не в их прислужниках, а в том, что все это великолепие (здесь он показал рукой на памятник Ленину, громады производственных корпусов и центральную заводскую аллею славы, по которой во всех направлениях двигались тела заводских алкоголиков) создано ценой миллионных затрат человеческих жизней. Элементарная логика и историческая арифметика подсказывают, что поворот на сто восемьдесят градусов будет достигнут ценою таких же, а может быть и гораздо более существенных затрат. Вот в чем главное несчастье. А проститутки и их прислужники здесь ни при чем - они всегда были, есть и будут. Честь имею.
После этих слов Тесленко вышел из кабинета, осторожно прикрыв дверь. Проходя мимо Люси, он остановился, погладил ее по голове, потрепал за щечку и подарил большую шоколадную конфету "Аленушка". Затем он спустился в холл и покинул территорию завода через главный вход заводоуправления, после чего бесследно исчез и на ЗТЛ его больше никогда не видели.
Предсказания начальника планового отдела начали сбываться уже через два дня после его исчезновения. Утром жаркого августовского дня по экранам советских телевизоров побежали белые лебеди, за ними проехали танки и покрытые зеленым брезентом грузовики. Но эти танки лишь продолжили лебединый балет. Они уже не могли ни стрелять из своих пушек, ни палить из пулеметов, ни прорывать чью бы то ни было оборону, так как их люки были распахнуты настежь, а их бравые экипажи жадно, прямо из горлышек двухлитровых пластиковых бутылок, пили кока-колу. А иные экипажи брезгали кока-колой, и так же жадно поглощали пепси-колу, но в геополитическом разрезе происходящего балетного представления это уже не имело никакого значения - предсказанный Тесленко разворот на сто восемьдесят градусов начался.
А вот с подсчетом возможных жертв такого разворота, Исаак Яковлевич дал маху. Он просто не знал, что в землях СССР основную массу населения составляли уже давно покинутые сознанием тела. Эти тела, в силу своей природы, были заняты исключительно удовлетворением простейших физиологических потребностей (ну некоторые еще любили песни "Машины времени", пиво, футбол и водку "Столичную") и ни за какие коврижки они не стали бы вкладываться своими оставленными телами в защиту каких-то непонятных идеалов. Все, что происходило тогда вокруг полностью соответствовало не столько предсказаниям Нострадамуса, сколько словам из одной, весьма распространенной песенки:
Я на солнышке лежу,
И на солнышко гляжу,
Все лежу, и лежу,
И на солнышко гляжу.
Таким образом, проблема многомиллионных человеческих жертв отпала сама собой. Сознание этих тел сейчас путешествовало по бесконечным реальностям многомерного космоса, а сами оставленные тела уже достаточно давно перемещались по среднерусской возвышенности, по инерции, без каких-либо особых идей (ведь идеи и содержаться обычно в сознании, а оно-то и улетело путешествовать по подкладкам Дамской Перчатки).
А может быть эти тела и не перемещались по среднерусской возвышенности, а просто холодные порывы ветра перемен гнали их по ней, заставляя периодически выходить под дождь и пить воду из луж. Эти ветра не только толкали оставленные тела в спины, бока и грудную клетку, они еще и рисовали на их рукавах невидимые до поры, до времени шестизначные номера.... Но. Но здесь просто не обойтись без одной ремарки.
Дело в том, что Эмилий Подкрышен очень сильно заблуждался на счет отсутствия национальной идеи. Она, конечно же, существовала и звучала примерно так: "Мы хотим есть!". И любой уважающий себя земной правитель чувствовал эту идею всем своим сердцем, а потому вынужден был непрерывно говорить телам, находящимся на его попечении: "Вы хотите, можете и будете есть много-много!". То же самое, собственно, говорили своим подопечным и советские коммунисты, но они всегда добавляли к своим призывам одно роковое слово - "завтра". "Это будет завтра, завтра, - говорили они.
– Вы будете кушать очень хорошо и очень много, но завтра, завтра..." А тела хотели - сегодня, вот прямо сейчас и от этого-то хотения и случился предсказанный Тесленко роковой разворот на сто восемьдесят градусов. Ну и плюс еще малопонятные идеалы, к которым любое оставленное сознанием тело всегда относится скептически уже только в силу своей изначальной природы, так сказать. Из всего этого следовало только то, что никому и никогда, ни при каких обстоятельствах, не следовало слишком высоко задирать планку малопонятных идеалов, и тогда сверзаться с самых разных зияющих высот было бы не так высоко, не так жестко.
Вот Красные Гендульфы задрали было эту самую планку на прямо-таки немыслимую высоту, а потом сверзились вниз с таким грохотом, с таким позором, что весь остальной мир удивленно смотрел на это некоторое время, а потом, а потом... впрочем, ладно.
Мудрость и дальновидность т.н. "западных демократий", как раз и заключалась в том, что они изначально и совершенно открыто провозгласили сверхнациональную идею об "обильной, вкусной и здоровой пище" своим главным идеалом. И потом - с такой высоты просто некуда было падать, некуда было сверзаться. Всем им нужно было только во время очередных выборов немного, несильно и недолго попрыгать на месте, только для того, чтобы убедиться в прочности своей позиции. Поэтому-то все на свете выборы и проходили под одну и ту же древнюю песню: "Выберите меня и вы будете много и обильно кушать (и пить, и кататься на железных самокатах, и носить красивые кружевные чулки). Только я знаю, как сделать так, чтобы у всех вас было много самой разной вкусной еды, и самокатов, и кружевных чулок, да и не только этого, а вообще - всего-всего-всего, но вот мой противник не знает, он - идиот (дурко, шлемазл, карокуцо)". Все эти политики и, возможно, сами не подозревая об этом, проповедовали своим избирателям универсальную национальную идею этого мира - УНИ. Она, эта транс- и над- национальная идея похожа на древнюю бесконечную песню, а иногда - на плач по мечте, но крепче этой основы человечество ничего так и не придумало. Красные Гендульфы вот попытались пропеть другое и где они теперь?
И в этой песне всегда было столько древней правды, столько жизнеутверждающей правоты, что она никому и никогда не надоедала, а только длилась и длилась, уже очень-очень много лет. Черчилль был полностью прав - ничего лучше этой простой песенки человечество так и не придумало (да и как придумать, когда сознание летает неизвестно где). А советские коммунисты не смогли просчитать таких простых вещей, сверзились со своих зияющих высот и разбились вдребезги (что, кстати, мудрые черчилли им и предсказывали, еще тогда - в самом начале 17-ого).
Отсюда следует один простой вывод - очень может быть, что так называемых "национальных идей" не существует вообще, в принципе, а есть лишь одна транснациональная, которую время от времени, то там, то здесь, заворачивают в свежую, расписанную под конкретный фольклор и ландшафт, обертку. Оставленные сознанием тела смотрят на эту обертку, тянут к ней свои руки и радостно улыбаются. А потом они умирают, так ни разу и не насытившись этой самой обильной едою, на их место приходят новые оставленные сознанием тела и все повторяется снова и снова.