Сколько стоит рекорд
Шрифт:
— Ишь какое благородство!
«Надо бы поблагодарить», — подумал он, чувствуя, как стиснутое сердце вдруг разжалось, забилось свободно и четко, но Акимов уже положил трубку.
Пятеро шли еле заметной тропой.
Вокруг было уныло, голо. Песок. И глина, похожая на скверно уложенный бетон, окаменевшая под солнцем, растрескавшаяся.
Было раннее утро, а свирепое солнце уже палило вовсю. Оно висело над горизонтом, как огромный рыжий апельсин. Выгорел и был почти белым песок. И глина — не зеленая, не синеватая, не бордовая — тоже почти белая. И высокий купол неба — бесцветен, словно и небо вылиняло.
Пятеро шли уже часа два. В шесть утра покинули машину.
Вот уж не повезло! Отъехали от лагеря полсотни километров — полетел кардан. И сколько шофер ни бился — все впустую. Он чуть не шипел от обиды и злости. Надо же! Столько запчастей взял с собой. Целый склад. А кардан — не потащишь же! Да и кто мог думать?!
Шофер с доцентом Рябининым пошли назад, в лагерь. Остальные пятеро — вперед, к «каменным бабам».
Это были молодые ребята — археологи. Четверым, и девушке тоже, лет по двадцать — двадцать пять. Только один — постарше. На вид ему казалось под сорок, хотя лицо — черное, будто обугленное, худое, иссеченное морщинами, с крупным, похожим на клюв носом и твердыми желваками скул — было из тех, по которым трудно судить о возрасте. Улыбнется — скажешь тридцать, нахмурится — дашь все пятьдесят.
Молодые археологи давно знали друг друга. Двое работали в Институте археологии, двое были студентами. И только вот этот пятый, Арсений Викторович, который им, юным, казался стариком, появился в экспедиции всего с неделю назад и держался как-то на отшибе. Был он молчалив (может, потому, что заикался?), скуп на улыбки, и вообще неясно, какой судьбой занесло его сюда? Ведь он не археолог, не этнограф, и не антрополог, зачислен в отряд простым рабочим, а между тем окончил какой-то техникум и, судя по его обрывистым репликам, зимовал на Крайнем Севере, плавал на китобойце и даже в Египте побывал. Говорили, что он был тяжело ранен на войне, попал в плен, больше года находился в концлагере, бежал. Ходили слухи, что у него при бомбежке погибли жена и ребенок. С тех пор он и живет так, бобылем. Мотается по белу свету. Словно лопнуло что-то у него в душе, и никак не может он найти покоя, пристанища, найти свою «точку» на земле.
Так говорили. Но точно никто ничего не знал. А сам он не располагал к расспросам.
Болтали и другое. Кто-то из землекопов рассказал Симочке, что действительно сидел Старик в лагере. Но вовсе не у немцев. А просто — пытался ограбить кассира. Однако кассир не струсил, стал отстреливаться. Потому — и шрам у Старика под ухом. Из-за этого, мол, его и к настоящей работе теперь не подпускают. Вот и шастает по раскопкам.
Всяко про него трепали. Но где правда? А впрочем, это и не очень-то интересовало археологов. В экспедициях всегда позарез нужны руки,
Пятеро шли через пески. От места аварии до «каменных баб», если верить местным жителям, было километров восемнадцать. Но что такое восемнадцать километров для молодых, здоровых ребят, тем более, когда рядом девушка, невысокая, симпатичная Симочка.
Молодежь шагала бодро, а Симочка даже завела песню:
Ели вы когда-нибудь
Из колбасы шашлык?
Попробуйте, попробуйте,
Проглотите язык!
— Отставить! — сухо оборвал Арсений Викторович. — Не на посиделках. Собьете дыхание…
Симочка подняла свои тоненькие бровки, но петь не перестала. Принципиально.
«Собьете дыхание» — ишь ты! Ну, собью, так посижу, отдохну — не на марше ведь! И вообще — что этот Старик командует?! Ведь старшим назначен Кирилл».
Симочка недолюбливала Старика. Почему? Трудно объяснить. Может быть, потому, что однажды он сказал: у Симочки «тридцатипроцентные бровки»: остальные семьдесят процентов выщипаны. И недалекая, самолюбивая Симочка никак потом не могла ему простить эту едкую шутку. А может, потому, что у Старика была неприятная привычка — цокать зубом. То и дело со смаком втягивал он в себя воздух из дупла. Симочку прямо-таки корежило от этого противного звука. А может, были и другие, более веские причины.
Прошли еще километра три. По рассказам местных жителей уже должны бы добраться до колодца. А его все нет…
— Туземные километры, — усмехнулся Старик. — Кто их мерил?
Ему не ответили.
Прошли еще километра четыре. Вот и колодец! Чуть не бегом кинулись к нему. Симочка первая, сорвав с лица темные очки, наклонилась над черной дырой. Пахнуло прелой гнилью. Камни густо облепила серая масса, высохшая плесень. Часть облицовки обвалилась, ворот разрушен.
— Весело! — прошептала Симочка.
Кто-то из парней протяжно свистнул.
До «каменных баб» еще километров восемь. А фляги уже почти пусты. Местные жители уверяли, что на пути — древний заброшенный колодец. Там можно пополнить запас воды. И вот — пожалуйста!
— Все ясно, — закурив, сказал Старик. — Без воды, как известно, ни туды и ни сюды. Надо поворачивать…
— Поворачивать?! — вскочила Симочка. — Без результатов? Ну, знаете…
Кирилл, влюбленный в Симочку, сухой, длинный, как оглобля, археолог, кандидат наук, сказал:
— Может, оно и мудро, но как-то… некрасиво. И не привыкли мы, молодежь, бросать начатое. Дойдем!
Он посмотрел на Симочку. Всегда, сказав что-нибудь, он смотрел на Симочку. Словно проверял по ее лицу: так ли? В точку ли?
— Дойдем! — поддержали Мотя-Котя. Так все в отряде звали двух неразлучных друзей, студентов Матвея и Константина.
— Ну, предположим, дойдем, — согласился Старик. — А обратно? Без воды…
— Ничего! — воскликнула Симочка. — Можно денек и без воды. Люди по трое суток не пили.