Скрипка Льва
Шрифт:
Мой последний день в школе скрипки я провела с учениками, собравшимися вокруг Ардоли, когда он наносил последний слой лака на инструмент. Медленно и методично, он продвигался слева направо, используя только кончик кисти, чтобы добиться желаемого блеска. Студенты наблюдали за его каждым, даже малозаметным движением, как будто они могли вот так усвоить навык, накопленный за десятилетия упорного труда, не избежавшего ошибок. Ученики старых мастеров тоже учились, наблюдая за их работой и копируя их технику. И с тех пор, как Николо Амати начал брать учеников в семнадцатом веке, это тоже было частью обучения мастеров в Кремоне, которое позволяло производить вполне приличные копии инструментов старых мастеров. Франческо Руджери был одним из первых учеников Амати, и он много лет именно таким образом совершенствовал свои навыки. Он даже стал указывать имя Амати на этикетках, которые наклеивал на свои копии инструментов. Шло время, и эта практика неизбежно привела к неприятностям. Первый инцидент был зарегистрирован через год после смерти Николо, когда придворный музыкант из Мантуи по имени Томмазо Витали купил, как он думал,
104
W. Henry Hill, Arthur F. Hill and Alfred E. Hill, Antonio Stradivari: His Life and Work (1644—1737), Dover Publications, 1963, p. 211.
Студенты Школы лютерии и сейчас делают копии «старых итальянцев» из Museo del Violino, и когда я заметила на столе пачку фотографий и чертежи инструментов с тщательно обозначенными размерами, я поняла, что здесь работает копиист. В качестве образца он выбрал альт-тенор шестнадцатого века. Современному мастеру не очень нравился инструмент, потому что его архаичное тело было слишком длинным, а гриф настолько коротким, что играть на таком альте было крайне неудобно. Тем не менее, он был готов повторить инструмент таким, как он есть только для того, чтобы воссоздать замысловато инкрустированные узоры на его грифе и подгрифке. Я уже хорошо знала, что все студенты здесь были одержимы, а одержимость — это то, что необходимо, чтобы преуспеть в странном мире создания скрипок.
Что происходит с копиями «древних итальянцев», изготовленными на протяжении веков? Где они теперь? Вопрос этот не оставлял меня еще долгое время после того, как я покинула Кремону и вернулась домой, так что в конце концов я не выдержала и стала искать ответ на него. Флориан Леонхард в своем лондонском офисе рассказал мне о социальной иерархии в мире скрипок и познакомил с элитой мира инструментов. Но если я хотела взглянуть на «старых итальянцев» под иным углом, мне нужно было уйти из мира этих тщательно оберегаемых существ с их изнеженной жизнью и исследовать гораздо более обширный срез скрипичного общества. Я решила, что аукцион будет подходящим местом, чтобы увидеть самые разные инструменты, но понимала, что ходить на крупные столичные аукционы бесполезно, потому что именно там продаются настоящие старые итальянские инструменты. Вместо этого я пошла на аукцион в английской глубинке. Как и во всех аукционных домах, в которых я когда-либо бывала за пределами Лондона, здесь пахло бутербродами с беконом, продавшимися прямо в зале, а также крепким чаем, шоколадом и кексами. Аукцион проходил в каком-то промышленном здании, и, поднимаясь по металлическим ступеням в комнату наверху, где были выставлены инструменты для просмотра, я ожидала услышать какофонию голосов разных скрипок, соревнующихся за то, чтобы быть выбранными, поскольку их должны были пробовать потенциальные покупатели, но все инструменты лежали неподвижно на местах, и в комнате было тихо. Я все еще стояла у двери и наслаждалась тишиной, когда какой-то молодой китаец подошел и встал рядом со мной. «Мусор», - авторитетно заявил он, указывая на длинный стол, с грудой инструментов, а затем - «не мусор», - указывая на скрипки и альты, уложенные в ряд на полках, а затем еще на два длинных стола, заваленных смычками и связками древесины пернамбуку, используемой для изготовления таких смычков, и, наконец, на виолончели, величественно стоящие в ряд у стены. «Понятно», - успела отозватьмя я, прежде чем он покинул комнату.
В большой куче среди инструментов находились ещё и потертые коробки, полные колышков, упоров для подбородка, насадок, мостов и инструментария для изготовления скрипок. Там же оказались стопки справочников, несколько футляров для скрипок и даже несколько картин сомнительных художественных достоинств со скрипками в качестве темы. Инструменты хранили на себе следы стольких травм и таких страданий, что напомнили мне иллюстрации в медицинском атласе службы скорой помощи. У них были трещины на животе и дыры в спине, отверстия с рваными краями, потрескавшийся лак и сломанные ребра. Некоторые из инструментов удерживались только резиновыми лентами, а у многих отсутствовали струны, насадки, колышки и даже шейки. И я подумала, что такое собрание было бы идеальным местом для учебной поездки студентов реставрационного класса Вольтини из Кремоны.
Я присоединилась к небольшой группе потенциальных покупателей, молча круживших вокруг стола. Создавалось впечатление, что мы находимся в приемном покое службы спасения скрипок после какой-то ужасной катастрофы, и посетители исполняют роль врачей, сортирующих пострадавших по тяжести их травм. Каждое искалеченное существо полностью поглощало их внимание, они тщательно осматривали его со всех сторон, и очень часто медленный и осторожный поворот инструмента в их руках сопровождался дребезжащим звуком, похожим на болезненный вздох. Некоторые из них были фабричными, некоторые простыми любительскими, а некоторые были сделаны безупречно, но безвозвратно испорчены. Была даже копия «Гварнери». Должно быть, скрипка когда-то обманывала всех своим фальшивым именем, потому что теперь у неё под провисшими струнами было прикреплено заключение с предупреждением: «Боюсь, что если у вас нет сертификата подлинности, это вряд ли будет Гварнери дель Джезу», выданное кем-то из Сотбис в 1978 году. С того момента владелец явно потерял к ней всякий интерес, потому что сейчас скрипка лежала одиноко, как потерянный пес в приюте, с повалившейся подставкой и порванными струнами.
Можно было подумать, что это уже и есть «дно» скрипичной жизни, но были ещё картонные коробки под столом и записи в каталоге, объясняющие, что в них заключено. В этом нижнем круге скрипичного ада были сплошь имена «старых итальянцев». «Шесть различных старинных полноразмерных скрипок Страдивари оцениваются в 60–100 фунтов стерлингов», - гласила запись в каталоге, описывающем содержание расползающейся по швам коробки. «Пять различных полноразмерных скрипок, включая скрипку Амати, оцениваются в 100–150 фунтов стерлингов» сообщала ещё одна запись. Был даже «Страдивари, Германия, 1810 год». Даже мои скромные познания позволяли заключить, что все инструменты, которые находились в коробках или сумках, были сделаны спустя много лет после смерти Страдивари, то есть когда скрипичные мастерские Кремоны уже были безмолвны и заброшены. У этих инструментов было столько же общего со своими старыми итальянскими образцами, сколько у синтетического «апельсинового напитка» с натуральным апельсиновым соком. Как стадо дряхлых ослов, эти бедные старые вещи годились только для того, чтобы их отвели в какое-нибудь тихое место и оставили в покое.
А вот на широких полках вдоль стены расположились инструменты, которые мой новый китайский знакомый назвал «не мусором». В их компании я чувствовала себя иностранкой, потому что все они были «немцами», «австрийцами» или «англичанами», а итальянских инструментов не было вообще. Только один раз, всего лишь один раз, кто-то взял красивую, но сильно потертую скрипку, провел смычком по струнам и сыграл прерывистую музыкальную фразу. Я подошла к этому человеку и спросила: «Разве никого не интересует, как они звучат?». Он в ответ обратил мое внимание на то, что я должна была бы заметить и сама - на большинстве скрипок нельзя было играть, потому что их струны были ослаблены, и звук получился бы дребезжащим. «Но все равно никого не интересуют их голоса, - сказал он, - потому что среди этих людей нет музыкантов, все они дилеры и реставраторы». На мгновение у меня возникло видение, что все эти безмолвные скрипки продаются и перепродаются, циркулируя в среде дилеров, как элементы какой-то мистической игры, содержание и правила которой никто уже не помнит. «Я отдаю предпочтение этой», - сказал он, и я с первого взгляда поняла, почему. Скрипка была внесена в каталог как «инструмент тирольских мастеров начала XVIII века, нуждающийся в реставрации». – «Вы его восстановите?» - поинтересовалась я. «Нет», - был ответ, и я снова посмотрела на трещины в деке и участки обнаженной древесины, с которых лак полностью стерся. Затем я обратила внимание на дырки на свитере этого человека и его немытые волосы и меня будто осенило. Если бы когда-нибудь состоялся конкурс на наибольшее соответствие инструмента его владельцу, выиграла бы его, без всяких сомнений, именно эта пара.
Мы разговаривали вполголоса, как и все в комнате. Исключением был крупный бородатый мужчина в берете с дымящейся кружкой чая в огромной руке, который устроился в кресле, оставшимся после какой-то предыдущей распродажи. «На равнине жил этот возродившийся христианский ковбой», - возвышенно начал он, но его голос уже дрожал от смеха. Несколько других дилеров собрались вокруг него, но я не могла ждать продолжения, потому что торги должны были вот-вот начаться. Людей в экспозиционном зале было немного, а в аукционном – и того меньше. Я обратила на это внимание аукциониста, но он объяснил мне, что более шестисот человек зарегистрировались как участники онлайн-торгов. «Онлайн? Как они могут бороться за инструмент, не планируя самим использовать его?». Аукционист явно посчитал мой вопрос наивным.
«Если на фотографии все выглядит нормально, - ответил он, - то и звучать, скорее всего, он будет нормально. В любом случае, если есть какой-то скрытый дефект, всегда можно выставить инструмент на другой аукцион».
Это как подержанный автомобиль с неисправностью, запрятавшейся в сплетениях его электрической проводки. Однажды у меня был такой. Он мог неожиданно заглохнуть посреди площади или прямо на перекрестке, и ничто на свете не было способно заставить двигатель снова завестись. После слишком многих подобных происшествий я выставила его обратно на автомобильный аукцион, и с тех пор во мне жила жгучая смесь вины и гордости. Искалеченные копии с их глупыми названиями открывали торги скрипками, и цены, которые за них были назначены, стали сплошным разочарованием.
«Кто-нибудь предложит двадцать фунтов? Нет? Пятнадцать? Кто-нибудь захочет начать с пятнадцати?». На этой начальной стадии продажи не было ни захватывающей атмосферы большого аукционного зала, ни аплодисментов, ни язвительных поздравлений, ни вялых рукопожатий. Коробка с шестью «скрипками Страдивари» ушла за сто фунтов.
Аукционный зал был полупустым, но участники торгов по телефону незримо присутствовали постоянно, невидимые, конкурентоспособные, настойчивые, как семья призраков-зомби. Они поднимали цены на заготовки для смычков из древесины пернамбуку, а когда темно-коричневые, немецкие и австрийские скрипки-ветераны с полок у стены были проданы, суммы сделок достигли пятизначных цифр. Время в торговом зале было увлекательным, но вскоре мы снова окунулись в реальность - нам с моим новым другом пришлось пройти милю или около того обратно к загородной автобусной остановке, и наши маленькие чемоданы грохотали позади нас по разбитому покрытию тротуара.